Евгений Редько

Донецкий процесс: позорный и смешной

http://www.novayagazeta.ru/columns/72330.html

«За такое кино надо убивать»




17 февраля в Петербурге скоропостижно умер Александр Гутман, режиссер документального кино, сценарист, оператор; автор более трех десятков кинолент. В 1997 году он снял фильм, который спас человеку жизнь. В 2001-м — кино, получившее награды на фестивалях в Хьюстоне и Чикаго, но не нашедшее дистрибьютора, не показанное в кинотеатрах, не купленное для телевидения. В нем правда о войне и Победе. Правда, которой никто не хочет знать. Свое интервью с А. Гутманом автор встречала в интернет-изданиях в разрозненном и усеченном виде. Она позволила нам опубликовать его полностью.



Александр Гутман — выпускник ВГИКа, оператор, режиссер-документалист, продюсер. Участвовал в создании таких известных лент, как «Снежная фантазия», «Пирамида», «Русские ушли», премированных на самых престижных международных кинофестивалях. Его горькая лента «Три дня и больше никогда» триумфально прошла по экранам мира. И вот — «Путешествие в юность».



«За такое кино надо убивать», — сказала неизвестная мне зрительница, первой покидая зал после просмотра в Нью-Йорке. Смелая женщина — она произнесла вслух то, что думала половина зала.

«Путешествие в юность» — так называется этот фильм Александра Гутмана.

За обманчиво-невинным названием — страшная история, к восприятию которой с экрана мало кто готов сегодня. Но завтра снимать ее будет не с кем и показать заинтересованному зрителю уже не удастся: живых не останется. Потому что в кадре речь идет о событиях 1944 года. Когда доблестная Красная Армия с боями пересекла рубежи фашистской Германии, вошла в Восточную Пруссию и в числе прочих «актов возмездия» изнасиловала массу немецких женщин всех возрастов — от мала до велика. Далее — по пакту Ялтинской конференции — женщин загнали в вагоны и эшелоны и погнали на территорию СССР — «для оказания помощи в восстановлении народного хозяйства, разрушенного в годы войны». Тех, кого довезли живыми, расселили в старых и вновь построенных сталинских лагерях, где снова насиловали и терзали. Выжившие четыре немецкие женщины 50 лет спустя говорят об этом с экрана. На немецком. Таких фильмов — на всех языках Европы — можно снять сериал: по всем странам, которые освобождали советские доблестные войска. Польки, венгерки, румынки, чешки, словачки, болгарки слово в слово могут повторить всё то же самое. Без деталей вывоза в лагеря СССР. Этот фильм — первый.

Александр Гутман пишет в титрах имена своих героинь на белом снегу Карелии, ибо о Карельском лагере речь. Имена заметает поземка. Этот кадр — и правда жизни, и художественный образ: никто не спрашивал их имен, когда насиловали, угоняли, голыми бросали в ямы братских могил на болоте. Только в титрах они и останутся. В первую очередь, главная рассказчица — фрау Кауфман, которая взяла на себя непомерный труд вернуться в Россию вместе со съемочной группой. Снова проехать через Ленинград, где в 1944-м была первая остановка их эшелона и «выгрузили трупы». Снова пройти знакомой дорогой — через жидкий лес, где работали на лесоповале, — к тому месту, где осталась навеки лежать ее младшая сестра, которую закопали живой…

Если случится фильму выйти на экран, вы увидите, как она протащила по просеке простой зеленый венок из лап ели, положила его на мемориальную могилу, созданную в российском лесу на деньги немецкого писателя Генриха Бёлля, который сам солдатом прошел в обозе войну…

Услышите ее рассказ, как тяжело было тащить телеги с трупами через лес. Как убежденно она говорит, что война не нужна никому. Что начинают войны мужчины, а страдают женщины и дети. «Вы заплатили жизнью, мы — телом и душой. Мир вашему праху, мир вашим душам…» — слышно сквозь слезы.

Расскажет она и о том, как молилась в храме обо ВСЕХ невинных жертвах войны и чувствовала, что «с нами Бог»… В этом месте даже у меня — послевоенного ребенка — в памяти всплывает бляха немецкой униформы, на которой многие запомнили надпись — «С нами Бог».

Трудно.

Вечная тема вины и невиновности — непаханая целина морали — встает на дыбы внутри и гонит судить. Всех и немедленно.

Уточню: фрау Кауфман было пять лет, когда Гитлер пришел к власти, и 10, когда началась война. Родители ее были фермерами, верующими людьми. Гитлер не внушал им симпатий, и отец был в ужасе, когда ее брат добровольцем ушел в армию. Он погиб где-то между Смоленском и Оршей… Мама плакала, а отец не вывесил флаг в день рождения Гитлера. Его пришли арестовать, но не тронули, увидев похоронку…

«Нас не убивали в газовых камерах, — говорит фрау Кауфман. — Но шансов умереть у нас было больше, чем выжить. И дневник Анны Франк известен миру, а мы носим свои дневники в себе»…

Тут снова трудно выдержать сравнение еврейской и немецкой девочек, но…

Та и другая попадают в категорию «дети». Фрау Кауфман настаивает, что дети — не виновны. И страдание не имеет национальности. Возразить на это нечего.

Александр Гутман на премьере в Нью-Йорке в кругу профессионалов и друзей процитировал американского поэта Роберта Фроста, формулируя свое отношение к материалу: «Мы приходим в храм просить у Бога прощения, но прежде мы должны сами простить других».

Он пытается разомкнуть круг ненависти. Он не первый. До него советские писатели-гуманисты отмечали, что во Второй Мировой встретились два близнеца, и один победил другого. Две армии соревновались в надругательствах над противником. И если в послевоенной Германии у нового поколения формировали национальный комплекс вины, то послевоенный СССР создавал культ героя, воина-освободителя, замалчивая его недостойные поступки. Хотя многие знали — и в первую очередь сами воины, что наряду с Неизвестным Солдатом-героем был Неизвестный Солдат-мародер. И зачастую это был один и тот же человек.

Тем, кто хотел покаяться, власти затыкали рот.

Так стал диссидентом фронтовик Лев Копелев...

О советском солдате можно было только как о покойнике: хорошо — или ничего. Но минуло полвека. И новое поколение робко делает попытку помянуть жертв обеих сторон. И грех обеих сторон. Он может, но не должен быть замолчан. И если было преступление, то был тот, кто его совершил.

Виновен ли солдат, что война пробуждает в человеке зверя, — мне трудно ответить. Но я точно знаю, что всякий преступный режим, преступный приказ, само преступление должны быть осуждены, какими бы высокими целями ни прикрывались главы государств и правительств. Потому что если есть преступление, есть и преступник. Он должен быть найден и наказан. Дело не в миллионах убитых. Надругательство над одним человеком достойно наказания ничуть не меньше. И всякий преступник должен знать, что нет тайного, которое не стало бы явным. Справедливость всегда восторжествует. Не всегда успеваешь дожить до этого. И возмездие не в том, чтобы убить убийцу, а в том, чтобы поднести к его лицу зеркало, чтобы он себя увидел.

Именно это пытается сделать Александр Гутман.

Его усилия получили признание. В Америке, в городе Хьюстон, штат Техас, на 34-м Международном кинофестивале документального кино картина «Путешествие в юность» получила главный приз — Платиновую награду.





— Каких еще наград удостоен фильм? — спросила я Александра.

— Мне легче ответить, какими фестивалями фильм был отвергнут. Это два десятка европейских и американских МКФ. Я сам выставлял фильм, так как я автор фильма, постановщик, сооператор, продюсер и владелец. И все права на фильм — у меня. Он был только на фестивале ФИПА во Франции, но понимания не нашел. Сейчас выдвинут на «Золотую Камеру» в Чикаго. Фестиваль состоится в июне.

— Скажите, что движет евреем, когда он снимает фильм о страданиях немок?

— Мой папа, которого я боготворю — Илья Семенович Гутман, — фронтовой оператор, прошел всю войну до Вены. Сделал с Карменом знаменитую серию из 20 фильмов «Неизвестная война» для Америки. Из всей команды — 12 режиссеров — сам смонтировал все свои кадры. За полгода до смерти, когда я начал снимать, он говорил: «Саша, я тебя умоляю, не берись, не делай этого. Немцы уничтожили шесть миллионов евреев. Ты еврей и не должен трогать эту тему. Ты не имеешь права».

— Он сказал, почему не делать этого?

— Да. «Нельзя их жалеть после этого». И я сказал: «Папа, мы другое поколение. Нельзя всю жизнь быть в злобе, надо учиться прощать». — «Ты не был на войне, ты не понимаешь, а я не могу тебе этого объяснить», — сказал папа.

— А папа знал, что советские воины насиловали девочек?

— Думаю, что знал гораздо больше. Мне не хочется думать, что он сам в этом участвовал. Но я ничего об этом не знаю. Я не хочу ни в чем его обвинять. И никого вообще. Мой отец для меня — свет в окошке. Но он не хотел обсуждать это со мной. А я не стал его в лоб спрашивать.

— Как возник замысел?

— Мой приятель, корреспондент, прислал мне из Карелии, из Петрозаводска, заметку о том, что Фонд Генриха Бёлля дал деньги на открытие мемориального кладбища концлагеря немецких женщин №517, где была 1001 немецкая женщина. Из них 522 погибли в первые шесть месяцев существования лагеря. И одна из выживших приехала на могилы своих товарок. Я подумал, что это интересная история. Эта женщина в интервью сказала, что попала в лагерь, когда ей было 16 лет. Не зная ничего, я подумал, что в 16 лет сажать девочку в советский лагерь было не за что. Неважно, немка она, японка, еврейка или русская. Дети — невиновны. Шел 97-й год. Я взял камеру, разыскал эту женщину в городе Золинген, нашел переводчицу и снял первое интервью. Эта женщина — фрау Кауфман — рассказала мне всю свою жизнь. С момента входа советских войск в Восточную Пруссию. Как над ними издевались, как их насиловали. Потом я поднимал архивы, общался с историками, и выяснил, что на Ялтинской конференции были приняты документы, по которым американцы в качестве репараций получали 10 миллионов немецких марок с замороженных авуаров в американских банках, англичане — еще что-то, французы — еще что-то, а Россия получала право использовать немецкую рабочую силу «для восстановления народного хозяйства, разрушенного войной».

Это значит, что Россия могла использовать: «а) военнопленных и б) гражданское население немецкой национальности на занятых территориях, замеченное в связях с нацистами». Женщин от 18 до 30—35 лет и мужчин от 17 до 40 лет. Такие были поставлены нормы в этом международном договоре.

— И подписи «тройки»?

— Да, Черчилль, Рузвельт, Сталин. Как хорошо сказала одна из моих героинь, «мы все, как вы — в пионерах и комсомоле, — были в наших молодежных организациях. Так мы автоматически стали замешанными в связях с нацистами». Потому наши плевали на всё и брали детей 13—15 лет. Издевались над ними, насиловали всех, кого ни попадя. Строем.

— Где это можно было делать?

— Хватали девочек, затаскивали в комендатуру и там пропускали через них всех желающих. И не по разу. Потом вызывали на допросы и говорили: «Вы отравили колодцы, чтобы погибла советская армия». Били, заставляли подписывать всё, что написано кириллицей. Они ничего не понимали и всё подписывали. Она это рассказывает в фильме... После этого их выстраивали, гнали в вагоны и отправляли в советские концлагеря. Только из Пруссии было интернировано около 180 тысяч женщин и детей, маленьких и больших.

— Кто вел бухгалтерию: немцы или русские?

— Русские. Я видел эти документы, держал их в руках. Они находятся в госархиве, в карельском архиве. Там есть похоронные книги. Кто где похоронен. По фамилиям, сколько кому лет.

— Когда началась их «жизнь» в Карелии?

— Март-апрель 45-го. Мы же Восточную Пруссию взяли раньше.



Одна из героинь фильма А. Гутмана вспоминает...



— Когда вы с папой обсудили замысел?

— Сразу, когда снял эту даму — фрау Кауфман. Она в этом лагере похоронила свою сестру. Другая моя героиня — фрау Зоммер — говорит, что она после этого вышла замуж, и муж всё говорил: «Забудь об этом». Ей пришлось разойтись, потому что забыть этого нельзя, как она сказала. Я все это рассказал папе.

— Мне как зрителю не вполне ясна ваша авторская позиция. Вы считаете, что акты насилия были делом добровольным или был приказ насиловать немок?

— Приказа такого не было. Не может быть такого приказа...


Александр Гутман не знает, что приказ такой был, но по другой армии.

Отдал его император Японии Хирохито. Он приказал насиловать и убивать китайских женщин. И самураи выполнили приказ. Груды мертвых женских тел снял на пленку скрытой камерой член американской дипломатической миссии в Китае. И никогда в жизни ни словом об этой истории не обмолвился. Умер, а полвека спустя его дети в Америке нашли в подвале отцовского дома пленку... И американский режиссер-документалист, родом из Китая, дочь русской женщины и корейца, — Кристин Чой — сняла фильм «Именем императора» об этом массовом изнасиловании женщин Китая. Фильм не нашел дистрибьютора и не вышел в прокат. Правительство Японии выразило протест американской стороне по поводу показа фильма в рамках правозащитного кинофестиваля. На правительственном уровне этот факт отрицали. Но — в кадре у Кристин Чой сидели старые солдаты — бывшие самураи Хирохито, которые решили перед смертью исповедаться и покаяться перед Богом и перед камерой.

Кристин Чой рассказывала мне, что снимая их — этих солдат-насильников, — она была без переводчика и понятия не имела, о чем старые японцы говорили ей. Она просто кинула клич по Японии, что если что-то знают об этом, — пусть поведают. Только когда в Америке переводчики перевели ей с пленок их тексты, она поняла, что невольно стала исповедником грешников. И каждый из них поделился, что долгие годы находится на государственном обеспечении, как солдат, но — под домашним арестом, как посвященный в государственную тайну. Потому несколько стариков в кадре у Кристин заканчивают свои исповеди тем, что они знают, что их убьют за разглашение тайны, но им теперь не страшно, так как завтра им стоять уже перед Богом, а не перед императором...


— Я разговаривал с заместителем коменданта Берлина по отправке в лагеря. Это профессор Семерягин. Он жив и читает лекции в историко-архивном институте. У меня есть его книжка «Как мы управляли Германией». Он ни слова не говорит о подобных приказах.

— Тогда насилие становится делом добровольным?

— Думаю, что да. Это был некий акт возмездия. Стихийный.

— Как они узнали, что это можно делать? Что это не будет наказано?

— Они — победители! Они делали все подряд. И никто их за это не наказывал. Потом уже в Берлине была пара, как Семерягин рассказывал, показательных процессов, когда наказали. За насилие и мародерство. Но пока мы не победили, никто на это не обращал внимания. А вот когда насиловали в лагерях, за это был наказан даже один замначальника лагеря. Но, скорее, он был наказан за то, что воровал еду у заключенных. А то, что он насиловал, — это было побочным. Если бы не воровал, его никто не наказал бы и за то, что он насиловал.

— Как вы считаете, все солдаты этим занимались?

— Я ничего не могу считать. Я там не был.

— Но после того как вы поговорили с этими женщинами и сняли свой фильм...

— Большинство. По крайней мере, многие. Как следует из рассказа моих героинь.

— Если этот фильм сегодня показать советским воинам-освободителям, я уверена, они скажут, что это — ложь. И что немки клевещут. У вас есть ответ такому потенциальному зрителю и читателю?

— Я — не суд. Я не буду заниматься доказательством.

— Но вы дали слово человеку, который всё это говорит...

— ...и всё это пережил!

— И вы ему верите. А воин говорит: «Ложь!»

— Но были экспертизы. И это было доказано.

— Кем?

— Приезжали представители Международного Красного Креста в сталинские лагеря. Были жалобы в МКК. От заключенных. И международное сообщество обратилось к Сталину, информировало его о том, что поступают жалобы на советских солдат, которые убивают и насилуют.

— Откуда у вас эта информация?

— Из Фонда немцев-узников сталинских лагерей в Германии. И Сталин ответил: «Не надо пытаться представить забавы солдат как насилие и издевательство над немецким народом».

— Где еще были эти лагеря?

— На Урале, на Беломорско-Балтийском канале, в Карелии. Туда привозили немок...

— До какого года их держали?

— Последние пленные покидали СССР в 49-м году, насколько мне известно. Одна из моих героинь называет эту дату. Документов у меня не было.

— Вам доводилось встречаться с советским солдатом, который бы сам сказал, что он насиловал немок?

— Конечно. Был у нас такой дядя Вася в соседнем парадном. Посылал нас, пацанов, за «маленькой». Выпивал и начинал рассказывать, как воевал: «Вошли мы в Венгрию и всех перетрахали. Вошли в Польшу... в Пруссию...»

— А в Польше насиловали немок или полячек?

— Всех! И детей, и старух. Национальность никого не интересовала. Они сначала насиловали, а потом узнавали, на каком языке она говорит.

— Тогда это не акт возмездия. Так можно было изнасиловать и собственного ребенка, не опознав. Какова сверхзадача фильма на материале изнасилованных женщин?

— Нет никакой сверхзадачи. Я хотел рассказать конкретную частную историю четырех несчастных женщин, которые прожили этот кошмарный период своей жизни в сталинских лагерях. Я полагал, что история сама выведет на обобщение. Я пытался ее поднять до обобщения.

— Ваша формула обобщения?

— Как ужасна война. И в войне больше всех страдают женщины, дети и старики. Они менее всего причастны и страдают больше всех. Потому что солдаты идут на войну сознательно. Или не идут. И второе: страдание не имеет национальности. Это принципиально важно для меня. Немецкая, польская, французская, русская или еврейская девочка говорит это — не важно. Почему дети должны страдать? Почему должны страдать женщины и старики?

— Кого вы делаете виноватым в этой истории?

— Я хотел сделать виноватыми Гитлера, Сталина, Черчилля, Рузвельта. Но тогда это было бы кино про политику. Я не хочу снимать такое кино.

— А кто же развязывает войны?

— Пусть люди думают... Вспомните, что происходило в Чечне. Буданов насиловал Кунгаеву на правах победителя. Он поставил раком эту чеченскую деревню. Вот он сегодня и имеет право — так считает Буданов и его солдаты. Да не имеет он права! Потому что в этот момент он становится в один ряд с ублюдками, которые прячутся в горах, грабят, убивают, берут заложников.

— Вы хотите, чтобы соблюдались правила ведения войны, чтобы воевали солдаты с солдатами, армия с армией?

— Я не хочу, чтобы воевали вообще! Я против решения любых спорных вопросов с помощью силы. Я, извините, пацифист и идеалист. Сам не служил и сына спас от этой поганой армии.

— Но из мужчин делает солдат правительство. И закон о всеобщей воинской обязанности.

— Правительство призывает в армию, но солдат оно не делает. В последнее время наше государство все больше делает не солдат, а противников службы в армии.

— Вы считаете, что дети не должны отвечать за родителей?

— Никогда и ни в чем. Вот родители за детей отвечают. Мою героиню девочкой посадили в концлагерь ни за что. Даже если бы ее не насиловали — ее заставили стать рабом! Жизнь каждого человека самоценна! Нельзя сравнивать, сколько тысяч будут страдать за гибель скольких миллионов. Страдания одного человека — трагедия. Эти немки страдали ни за что.

— Как же «ни за что», когда за причастность к нацистам?

— Нет, их брали и отправляли в лагеря только за то, что они немки. Так же убивали евреев за то, что они евреи. Так же убивают чеченцев за то, что они чеченцы. Нельзя наказывать человека за то, что он такой, а не другой национальности.

Тут мы надолго отвлеклись, перейдя к рассуждениям на тему «Почему немецкая нация должна отвечать за преступления Гитлера, а русская нация не должна отвечать за преступления коммунизма». Вспомнили, что у немцев был Нюрнбергский процесс, а у русских — не было. И процесс шел не над немецким народом, а над нацизмом. И вели процесс не нацисты, а представители четырех мировых держав, победивших нацизм.…

— Снимая фильм, вы знали, что выходите на минное поле. Как вам сегодня живется на нем?

— Тяжко. Я вложил все свои накопления в этот фильм. Сегодня мне трудно жить. Не только материально. Я приобрел массу врагов. Моя родная сестра не может мне простить, что я пошел наперекор папиной воле. Так дочери фрау Кауфман не общаются с ней. Считают, что мама пострадала заслуженно, что она ответственна за преступления нацизма. Они уехали в Израиль, выучили иврит. Одна из них работает в Моссаде. Они уверены, что нельзя жалеть этих немецких женщин. И мать в том числе. Так растет новое поколение фашистов, которое знает, что жалеть нельзя. Нельзя сопереживать даже маме. А мне безумно жалко этих женщин, которых я снимал. Может, я сумасшедший? Я в прошлой своей ленте не смог увидеть первые кадры, когда мать встречает приговоренного к смерти сына. Оператор снимал, а я выскочил из комнаты: я все равно от слез не видел монитора.



...Речь идет о полнометражном документальном фильме «Три дня и больше никогда». Он снят в тюрьме. Это последнее свидание матери с приговоренным к смертной казни сыном. В основе фильма реальная печальная история молодого солдата Александра Бирюкова, который во время службы в армии стал объектом сексуальных домогательств офицера. И ближе к концу службы солдат застрелил офицера... Военный трибунал приговорил солдата к высшей мере. Но благодаря ветрам перемен в мире вообще и в российской политике в частности, высшая мера была заменена юноше на пожизненное заключение. Прежде всего потому, что Россия, вступая в Совет Европы, обязалась ввести мораторий на смертную казнь.

И хоть самый молодой в ту пору вице-премьер Борис Немцов в своем письме в Думу отмечал экономическую нерентабельность (!) моратория, Россия выбрала исторически несвойственный ей и экономически убыточный путь сохранения жизни своим гражданам...

В фильме А. Гутмана «Три дня...» в кадре реальные три календарных дня, которые проводят в четырех дощатых стенах тюремной гостиницы мать и сын Бирюковы при последнем свидании. Пересказывать тут нечего: слёзы и отчаяние матери, причитания над живым, как над мёртвым, и жалкие попытки до-любить, до-приласкать, обогреть обреченного единственного своего... И неловкость мальчишки за всю нелепость происходящего: и убивать не собирался, и умирать не готов, и мать нечем утешить, да и камера ещё следит за тобой...

— Ну как же ты так не сдержался?! — сетует в слезах мать.

— Да если бы автомата на плече не было, всё обошлось бы... А так — сорвал с плеча автомат и всё... — оправдывается сын.

Думаю, что всё было сложней, но не в этом дело...

Помню (и уверена, что не я одна) день закрытия правозащитного МКФ, когда его директор Бруни Буррес поднялась на сцену Валтер Рид Театра в Линкольн-Центре в Нью-Йорке, держа в руках белый листочек факса, как знамя победы.

— Я позволю себе текст привести полностью, — сказала она и зачитала с листа: «Санкт- Петербург, 20 июня 1999 г. Дорогая госпожа Буррес, я счастлив информировать Вас о радостном событии в деле, которым я был занят долгое время. Мой фильм «Три дня...» получил гран-при Московского Правозащитного кинофестиваля «Сталкер», в связи с чем был показан по телевидению. После показа фильма Верховный Суд России пересмотрел дело моего героя Александра Бирюкова и изменил ему приговор с пожизненного заключения на 15 лет тюрьмы. Теперь ему будет дана возможность свиданий с матерью один раз в год и получения продуктовых посылок. Также будут улучшены условия его содержания в тюрьме. В связи с тем фактом, что А. Бирюков уже провёл девять лет в заключении, ему осталось сидеть всего 6 лет. Шесть лет — это тоже много, но это не вся жизнь и, наконец, виден свет в конце его личного тоннеля. Я всегда сомневался, что кино может действительно помочь кому-либо, но теперь я в это верю. Потому что случившееся — ПРЕКРАСНО!!! Это было моей главной целью, когда я снимал фильм: помочь этому молодому человеку, А. Бирюкову. Если у вас будет возможность сообщить зрителю о том, что произошло в результате широкого показа фильма, я буду вам признателен. С уважением, А. Гутман».

Зал долго аплодировал тексту...

Устроители фестиваля потрясенно разводили руками: «Невероятно, но, значит, кино что-то может!»

Я хотела подробностей и в тот же вечер узнала, что в середине июня, в разгар МКФ, в Москве умер Илья Гутман — отец Александра, известный кинематографист. И на траурном митинге у гроба отца сын услышал из уст друга отца — от Анатолия Приставкина, писателя и правозащитника: «Спи спокойно, дорогой друг, ты оставил хороший след на земле и сына, который не только прекрасный режиссер, но еще и политический деятель: он спас жизнь мальчику...».

Анатолий Приставкин не один год возглавлял Комиссию по помилованию при президенте РФ. Его словам можно было доверять. Так горе и радость пришли рука об руку к создателю «Трех дней».

А вскоре А. Гутману снова довелось увидеться со своим героем.

Финское телевидение заинтересовалось островом, на котором в стенах древнего монастыря по старой большевистской традиции находится тюрьма. Финны пригласили А. Гутмана в соавторы их ленты и выехали в Вологду. Александр встретился с А. Бирюковым.

— Ты мне теперь как сын, — сказал режиссер убийце.

А тот смущенно попросил о помощи: коль снова предстоит жить, то нужны, как минимум, башмаки... Он в тюрьме сидел босой, а мама потратила все деньги на поездку к нему, и купить обувку было не на что... А. Гутман сначала снял свои и ушел из тюрьмы босиком, а потом сложил А. Бирюкову первую посылку, разрешенную новым указом, и отправил парню...

Помню, как я гадала в дни фестиваля, где же пролегает граница между реальностью и искусством. И возникло робкое предположение, что она, как и царство Божие, — внутри нас.

— Когда вы делали «Три дня…», вы знали, что спасёте ребенку жизнь?

— Конечно, не знал. Я был самым счастливым человеком на свете. После этого я считаю, что прожил жизнь не зря.

— Экранная драма молодого человека, почерпнутая вами из жизни, вернулась в жизнь, вернулась... самой жизнью. Что вернётся в жизнь из новой ленты?

— Я хотел бы, чтобы эта картина была показана в Германии. Это важнее, чем в России. Неонацизм поднимает голову. Говорят, что никаких нацистских лагерей не было… А я хочу, чтобы каждый из неонацистов задумался. Чтобы они посмотрели на своих матерей и на своих дочерей, сестер, на своих женщин. Вы-то сегодня — герои, — сказал бы я этим немцам, — а завтра всех ваших женщин снова трахнут строем победители...

В голосе Гутмана впервые прозвучали нотки угрозы.

— А я бы хотела, чтобы две девочки фрау Кауфман посмотрели кино, вернулись к матери и пожалели ее. Что сказала ваша мама, посмотрев фильм?

— Она промолчала.



...А моя наверняка проплакала бы вместе со мной весь фильм.

Я помню, она рассказывала, как после пыток гестапо и ада немецких концлагерей шла она весной по разрушенной освобожденной Германии, свободная и босая, и отдала где-то найденные сапоги первой попавшейся немке.

— Немцы очень бедствовали… — горько сказала мне она.

«А ты?! Ты?!» — хотелось крикнуть мне, но слова застряли в горле, потому что в маминых глазах стояли слезы… Слёзы сострадания к врагу.

Для меня это было непостижимо.



Среда, 17
--
Людмила Сараева

Эфир от 23 декабря 2015 телеканал РБК Система ценностей с Ириной Прохоровой.

Передача посвящена событиям во Франции.

http://rbctv.rbc.ru/archive/sistema/562 ... 4600.shtml

Под зонтом у бога. Как пропаганда управляет людьми

В понедельник утром проснулась с мыслью о том, что началась война. Накануне почти 6 (шесть!) часов смотрела Киселева с Соловьевым.

Предчувствие войны витало в раскаленном воздухе. Соловьев бил тревогу: «Есть ощущение, что это последний день мира». Народ в студии грозился бомбить Киев. Требовал ночью объявить массовую мобилизацию добровольцев. Призывал идти на Харьков и даже дальше. Очень хотелось, чтобы все они во главе с ведущим немедленно отправились по указанным адресам. Но ведь не отправятся. Их миссия — науськивать других на кровавую бойню.

Три недели страна отдыхала от ограниченного контингента властителей государственных дум. Оттого в глаза бросилось то, что прежде не осознавалось. Беспробудный оптимизм был. Беспримерный цинизм тоже. Лживость, наглость, постоянная подмена тезиса — конечно. Сейчас коктейль обогатился новым ингредиентом — презрительным высокомерием. Мы не «Шарли», «Шарли» не мы. Всех учат свысока, через губу. Особенно достается Европе. Депутат Яровая цвета фуксии, поджав губки, ставит ультиматум Старому Свету: «Нужно определиться — либо вы Евросоюз, либо вы включаете гильотину на разрушение нравственности». Пока гильотина еще не всю нравственность разрушила, пытаюсь понять, откуда это у них.

Разобраться в происходящем помог Стас Михайлов.

Начну издалека. Парижская трагедия затмила событие не мирового, но уж точно общероссийского масштаба. В Рождество власть в стране перешла от Аллы Пугачевой к Григорию Лепсу. Прежде благую весть православным о светлом празднике несла Алла Борисовна, теперь — Григорий Викторович. Свершилась почти библейская история: когда-то именно Пугачева в начале января вывела на авансцену российского шоу-бизнеса Лепса. И вот теперь доверенное лицо Путина и его же любимый исполнитель проводит в родном городе Сочи уже свои рождественские встречи, без примадонны. И даже поет ее хит «Метель». Несмотря на значительность события, вряд ли я стала бы о нем писать, если бы не одно обстоятельство.

От рождественского бенефиса веяло самодовольством народных витий. Сам бенефициант — первый из равных, что нашло отражение в его песне: «Я крещен, а может, и помазан». Сомнения Лепса дорогого стоят. Его напарник по дуэту, Стас Михайлов, более категоричен: он уже пребывает «под зонтом у Бога». Два столпа сочинской культуры, давно затмившей культуру российскую, навели на нехитрую мысль. Причастность к телевизору, то есть к «элите», то есть к власти сегодня, как никогда прежде, рождает в причастных ощущение богоизбранности. Чувство это всеохватное, самодостаточное. Оно объединяет хоть Лепса с Михайловым, хоть Железняка с Жириновским. Пока они едины — под зонтом у Бога, — они непобедимы.

Для тех, кому не посчастливилось обзавестись аналогичным зонтиком, национальное единство (свежий термин от Министерства культуры) утрамбовывается исключительно запретами. Центральным телеканалам запрещают употреблять слово «кризис». Нет слова — нет проблемы. Хотят запретить оппозицию с помощью создания дремучего Антимайдана. Хотят запретить Голливуд с помощью учреждения православного Голливуда, оснащенного тремя в высшей степени православными богатырями, то есть Михалковым, Охлобыстиным, отцом Тихоном. Усиленно запрещают Звягинцева. Милонов даже потребовал вернуть деньги государству. Если бы могли, запретили Европу с Америкой. Пока не могут, но отчаянно над этим работают. Еще остались сферы, не подвластные словесным интервенциям от высокомерных патриотов. Например, курс рубля в частности и российская экономика в целом. Что не мешает им раздавать советы даже тем, кто в них точно не нуждается. Из последнего: Алексей Пушков посоветовал Франции принять закон о защите чувств верующих.

Сначала люди управляют пропагандой, потом пропаганда начинает управлять людьми. Процесс пошел. Люди, управляемые пропагандой, живут в параллельной реальности. В ней существует должность — председатель движения развития. У человека есть имя и фамилия — Юрий Крупнов. Стоит данный председатель посреди очередного ток-шоу, оглядывает окрестности, замечает рядом с собой Виталия Третьякова, Владимира Мамонтова (президент «Известий»), Андрея Фефелова (сын Александра Проханова) и радостно подытоживает увиденное: «Вот мы — стопроцентные патриоты». Пора, пора уже вводить для тех, кто «под зонтом», процентную норму содержания патриотизма в крови. Только так страна добьется подлинного движения развития.

Выключила телевизор — морок временно рассеялся. Войны нет. Киев не бомбят. На Харьков никто не пошел. Стопроцентные патриоты отдыхают до следующей встречи в эфире. Соловьев наслаждается еще одним днем мира.

Автор: Слава Тарощина


Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/columns/66910.html

NovayaGazeta.ru
28-11-2014 01:41:00
Обездоленные мира сего

Люмпены в Фергюсоне поднялись вовсе не за «права» и не за «свободы». Они поднялись за свою маргинальную субкультуру, в рамках которой им все должны

Большое жюри, выслушав показания свидетелей и изучив сотни страниц документов, отказалось привлекать полицейского Даррена Уилсона к ответственности за убийство 18-летнего афроамериканца Майкла Брауна, застреленного им 9 августа 2014 года.

«Врежьте им, козлам», — воскликнул отчим покойника, и козлам таки врезали: по всему Фергюсону мирные протестующие грабили магазины и швырялись баночками с мочой (new!), а в Нью-Йорке кровавые копы, которым только и радость, что убивать чернокожих, поспешно расчищали путь для спонтанных демонстраций. Репортера CNN огрели по голове камнем, репортера MSNBC спугнули из прямого эфира пулями, но такие досадные мелочи не помешали этим прогрессивным телекомпаниям подчеркнуть мирный характер протеста против несмываемых преступлений связанной круговой порукой прогнившей американской судебной системы.

Вопрос: что там все-таки случилось 9 августа?

Чернокожий качок по имени Майкл Браун, в бросающихся в глаза желтых носках, и его приятель Дориан Джонсон, с бросающимися в глаза косичками-дредами, накушавшись марихуаны, ограбили магазин. Утащили чуть-чуть — сигариллы. Это не было, прямо скажем, ограблением века. Это был просто тип времяпровождения, характерный для желтых носков и дредов.

Патрульный полицейский Даррен Уилсон получил сигнал об ограблении и спустя минуту заметил двух афроамериканцев — одного в желтых носках, другого с косичками-дредами, гордо рассекавших навстречу ему прямо по проезжей части. С охапкой сигарилл в руках.

Согласно показаниям Уилсона, дело развивалось так: Уилсон подъехал к подозреваемым и, чтобы завязать разговор, предложил перейти им на тротуар, на что Браун послал копа на три буквы, сообщив, кстати, что «они уже почти пришли».

Уилсон проехал мимо, сдал назад и открыл дверь, чтобы выйти из машины. Браун, однако, с силой дверь захлопнул. Дальше он засунулся в открытое окно, впечатал в копа те самые сигариллы с криком: «На, сука, подавись» — и начал обрабатывать Уилсона могучими кулаками.

Уилсон потащил пистолет, но Браун стал его вырывать с криком: «Кишка у тебя тонка меня застрелить». При этом обзывал копа тем же словом, которое гордо взяли себе в название Pussy Riot.

Уилсон выстрелил и разбил переднее стекло. После второго выстрела Браун бросился бежать, Уилсон выдрался из машины и, стреляя, побежал следом.

Браун «подпрыгнул», повернулся, «сделал самое зверское выражение лица», которое Уилсон когда-либо видел, и бросился обратно к копу. Уилсон стрелял и орал «стой!», но тот не останавливался, а только размахивал руками. Уилсон пятился и стрелял. Рук Браун не поднимал.

Поскольку дело вышло громкое, обвинитель графства Сент-Луи Роберт МакКаллох вывесил в интернете все документы, экспертизы и показания более чем 60 свидетелей, представленные большому жюри. С ними может ознакомиться любой.

Из экспертиз и показаний явствует, что Уилсон говорит правду.

Свидетели подтверждают, что была драка у дверцы машины, что Браун, засунувшись в машину, бил в ней полицейского, что первый выстрел прозвучал, когда Уилсон был еще в машине, что Браун побежал, и когда Уилсон начал стрелять, повернулся и побежал к нему, но не стоял на месте и не поднимал рук. Один из свидетелей, когда раздался первый выстрел, подумал: «Вау, на моих глазах застрелили полицейского»; другой, проезжавший мимо и заставший только конец стрельбы, вообще был уверен, что у Брауна в руках был пистолет и что это он стрелял в полицейского, — настолько агрессивным показалось ему поведение и лицо Брауна в последние несколько секунд его жизни.

Правда, есть показания «свидетеля» Дориана Джонсона, который первый закричал «убили!» и тут же поделился подробностями со всеми газетами. Версия Джонсона гласила, что они с Брауном мирно шли посреди улицы. Но проклятый коп ни с того ни с сего прикопался к Брауну и попытался затянуть его в машину, а потом застрелил, хотя Браун мирно стоял, подняв руки.



К сожалению, уголовника и наркомана, который только что грабил с Брауном магазин, трудно счесть незаинтересованным лицом. И версия его опровергается не только свидетелями, но и фактами. Дверь машины была захлопнута, когда Браун и Уилсон дрались. Очевидно, что она была захлопнута именно уркой, метелившим копа. Затаскивать подозреваемого в машину удобней, открыв дверь.

Дорожка из капель крови на асфальте свидетельствует, что Браун бежал к полицейскому, а не стоял на месте и не бежал прочь, а из всех шести выстрелов, попавших в Брауна, все вошли спереди — ни один не вошел в спину.

Наконец, характер первой раны Брауна — в руку, между ладонью и большим пальцем — отвечает характеру раны, полученной в момент борьбы за ствол. А угол входного отверстия раны, полученной им в руку за несколько мгновений до смерти, свидетельствует, что руки его были опущены, а не подняты.

А самый простой вопрос во всей этой истории звучит следующим образом: а почему этот проклятый белый полицейский не застрелил самого Дориана Джонсона? Неужто только потому, что тот его не метелил?

Правда, есть еще вторая «свидетельница», Тиффани Митчелл, которая в этот момент подъезжала к месту преступления, чтобы забрать свою подружку Пиаже Гриншо. И Митчелл, и Гриншо единодушно заявили CNN, что Браун пытался «отвязаться» от схватившего его копа, за что и был застрелен с поднятыми вверх руками.

Увы, в ходе допроса, который провело ФБР (напомню, что ФБР было послано добродетельным генеральным прокурором США не затем, чтобы расследовать произошедшее, а затем, чтобы расследовать нарушение прав человека при убийстве Майкла Брауна), выяснилось, что Пиаже Гриншо знала Брауна, а с его подельником Дорианом Джонсоном так просто гуляла (помните заявление Брауна, что «мы уже пришли»?).

При первых же уточняющих вопросах мисс Гриншо поплыла. Оказалось, что да, Браун бежал не от полицейского, а к нему. И что руки были не подняты, а «ну не подняты, но типа так». И что да, Браун стоял, засунувшись головой и руками в спущенное стекло полицейской машины, и ей, Пиаже Гриншо, показалось поэтому, что коп бил Брауна, но вообще-то да, если подумать, то все, что она может сказать, это что Майкл засунулся в машину и там внутри была драка.

Иначе говоря, двенадцать присяжных, из которых трое были чернокожими, не просто оправдали полицейского — у них не было шансов его не оправдать. Да, Даррену Уилсону можно поставить в вину, что он не понял, что его противник уже ранен, и продолжал выпускать пулю за пулей. Да, Уилсон, похоже, мало что к этому времени соображал. Но когда наркоман, грабитель и психопат нападает на копа в его машине, коп не обязан вникать в тонкие сложности.

Почему я так подробно пересказываю показания? Потому что самое важное — это что именно случилось. Благодаря превосходно работающей американской системе правосудия все случившееся установлено в мельчайших деталях. Любой человек может ознакомиться и прочесть.

Увы, мирные люди, громящие магазины в знак протеста против того, что их считают способными на насилие, этих показаний не читали. Многие — потому, что вообще не умеют читать. Другие — потому, что им и в голову не придет потратить время на такое противоестественное занятие. Они и без этих тонкостей знают, что эта проклятая система им должна.



Беспорядки в Фергюсоне как две капли воды напоминают многие такого же рода происшествия, с завидной регулярностью происходящие и в Европе, и в США.

В 1992 году беспорядки вспыхнули в Лос-Анджелесе: 43 трупа, один миллиард ущерба. Примечательно, что жертвами мирных протестующих, угнетенных расистами, стали в основном корейцы, латиносы и сами черные. Поводом для возмущения было избиение полицейскими некоего Родни Кинга, заснятое на камеру озабоченным гражданином. Упоротый в доску и многократно судимый Кинг (дважды за разбой, за драку и за хулиганство) устроил по городу слалом с полицейскими на скорости 115 миль в час, а когда его прижали к обочине, начал с копами драться.

За синяки, нанесенные рассвирепевшими полицейскими, Кинг получил 3,8 млн долларов компенсации (два его пассажира мирно вышли из машины, никаких увечий не получили и поэтому героями борьбы против белых расистов не стали). Все эти деньги он пропил, проколол и, говоря могучим русским языком, продолбал. В промежутках между пребыванием в реабилитационных центрах Родни Кинг совершил еще как минимум три пьяных ДТП и в конечном итоге утонул в собственном бассейне, если его, конечно, не утопила невеста, которая — сюрприз! — была одним из членов жюри, сострадательно присудившего бедному пострадавшему 3,8 млн. В крови его была смесь алкоголя, марихуаны, кокаина и «ангельской пыли».

Во Франции в 2005 году поднявшиеся против расистов арабы сожгли 8973 машины и убили двоих, из них одного пытавшегося тушить пожары араба. При этом, вы будете смеяться, полицейские никого пальцем не тронули. Они только проехали мимо группы арабских подростков, которые почему-то решили, что сейчас их будут задерживать за грабеж. В результате двое подростков со страха залезли в трансформаторную будку и изжарились там от удара током. Причиной, как вы понимаете, был исключительно французский расизм и негативное отношение к исламу.

В Лондоне в 2011 году несчастные мира сего награбили и нажгли на 200 млн фунтов. Обездоленные люди пользовались Blackberry, чтобы созвониться, кого грабить, и радостно снимали награбленное на свои бедные несчастные видеокамеры. Убили пятерых, в том числе троих пакистанцев-лавочников, пытавшихся защитить свое добро, изнасиловали 13-летнюю девочку.

Причиной гнева обездоленных мира сего опять был упоротый гангстер Марк Дагган, застреленный при аресте из-за оказанного им сопротивления, причем на этот раз у Даггана точно был пистолет, и полиция это точно знала. Полиция, собственно, как раз и отслеживала операцию передачи ствола Даггану, который дополнял доходы от торговли наркотиками пособиями на своих пятерых детей: ни на одной из их матерей, он, естественно, женат не был.

Все социальные работники Великобритании по итогам беспорядков дружно написали эссе на тему: «что бы нам еще сделать для этих бедных людей».

В Стокгольме беспорядки разразились в мае 2013 года. По традиции толпа, возмущенная расизмом шведских полицейских, почему-то считающих мигрантов склонными к насилию, в качестве опровержения разгромила торговый центр и сожгла 150 машин.

Причиной буйства опять было qui pro quo. Шведские полицейские подстрелили мигранта, угрожавшего мачете жене и соседям. Покойник был португальцем, но местный блог борцов за мирный ислам по-фрейдовски перепутал и принял его за своего.

Тут надо сказать, что в мире есть масса стран, где полицейские стреляют в невинных. И ни в одной такой стране против этих полицейских нет массовых бунтов. Массовые бунты с криками «задолбали» происходят в тех странах, где полиция просто так не стреляет.

Возьмем, к примеру, Россию. Забить до смерти подростка? Легко. Посадить арестованного на бутылку? Запросто. И что? Где вы видели беспорядки по этому поводу?

Вы мне скажете, что в России народ пассивный. Отлично, вот вам другая страна с ментами-беспредельщиками — Украина. Украинские менты при Януковиче были в разы отмороженней российских. На Майдане против Януковича поднялась пассионарная, здоровая, корневая часть народа. Но вот бунтов против кровавых ментов в Украине не было. Более того — там были бунты за кровавых ментов. Украинские люмпены и маргиналы, когда они поднялись в Донбассе (настолько, насколько это они поднялись), как раз и встали заодно с коррумпированными ментами и боролись, в сущности, за дальнейшее право ментов убивать людей.

Люмпены, которые поднялись в Фергюсоне, поднялись вовсе не за «права» и не за «свободы». Они поднялись за свою маргинальную субкультуру, в рамках которой им все должны. Они поднялись за то, чтобы они имели право делать всё — грабить ларьки, разгуливать посреди улицы, бить полицейского ряшкой о руль, а ежели полицейский выстрелит в ответ — то вот оно-то и есть угнетение и стрельба по невинным.

Их психология совершенно та же, что у исламских экстремистов, которые отрубают головы людям, чтобы напроситься на сдачу, а когда сдачу получают, от всей души возмущаются: «Это проклятые неверные опять на нас, мирных, напали». Очень примечательно, что толпа, буйствующая в Фергюсоне, с одной стороны, стреляет и жжет, а с другой стороны — искренне негодует, что эти расисты почему-то считают их способными на насилие. Их психология совершенно та же, что у Кремля, который устраивает ХАМАС в Донецке, а потом искренне недоумевает, с чего это к нему на Западе стали хуже относиться.

Хулиганам важно чувствовать себя невинными жертвами: это тренд времени. И в Фергюсоне, и в Сирии, и в Кремле. Это совершенно не вопрос нации и расы. Это вопрос мироощущения люмпена, которому нравится грабить ларьки и считать, что владельцы ларьков ему должны. Другое дело, что в разных странах те или иные слои населения, вследствие политики государства, оказываются более или менее люмпенизированы, но США, слава богу, тут не первые. У них синдромом Фергюсона страдает не более 20% населения, сидящего на продуктовых карточках, а в России, судя по последним опросам, около 88%, причем на самых верхах. И в этом смысле совершенно не случайно, что наш МИД нашел идейное сродство с Элом Шарптоном и от души брякнул, что Фергюсон, оказывается, «обнажил застарелую проблему расизма в США».

В конце концов, и у Кремля, и у люмпенов в Фергюсоне одно и то же занятие: и те и другие бросают баночки с мочой в американского полицейского. И даже экономический базис один и тот же. И те и другие не зарабатывают, а получают. Одни — продуктовые талоны, другие — за халявную нефть.

Автор: Юлия Латынина

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/columns/66284.html

Цены не верят Путину
АВТОР
Борис Вишневский
депутат Законодательного Собрания Санкт-Петербурга (фракция "Яблоко")
Заехал в магазин «Лента» за продуктами, и убедился, что никто не верит президенту Путину с его жизнеутверждающими заявлениями о том, что «Россия только выиграет от падения курса рубля». И самое главное – ему не верят цены.

За неделю (с прошлого приезда) цены на ставшую знаменитой гречку выросли почти на 50%. На яблочный сок, который любят мои дети – на 20%. На сахар и хлеб – на 10%. И так далее.

Заполнивший магазин народ потоком катит к кассам битком набитые тележки. Запасаясь впрок в огромных размерах. И бурно обсуждая между собой выросшие цены.

Некоторые даже отчаянно и бесстрашно вольнодумствуют: вслух связывают рост цен с политикой президента.

С «возвращенным» Крымом и «доведенным до отчаяния» Донбассом.

С необходимостью строить мост через Керченский пролив и выплачивать отпускные боевым товарищам Гиркина-Стрелкова.

С танками, бронетранспортерами и «Буками», которые не переводятся у «ополченцев».

С якобы «гуманитарными» конвоями, неизвестно что доставляющими в Донбасс.

И с санкциями, которые, как хвастливо заявлялось из Кремля еще недавно, нам якобы не страшны.

Цены растут не только на продукты (и не только в «Ленте»).

Дорожает электроника, мебель, строительные товары, одежда, обувь, книги. Все это заметно без официальных мониторингов – обычным невооруженным глазом.
И на фоне пустившейся вскачь инфляции российский президент четвертую неделю подряд продолжает рассказывать байки.

Мол, «рубль немножко обесценился - на 30%. Мы раньше продавали товар, который стоил 1 доллар, а получали 32 рубля. А теперь товар продали на рубль - а получили 45, доходы бюджета увеличились».

Доходы бюджета не увеличились – потому, что (графики не раз опубликованы) рубль падает почти синхронно с падением цен на нефть. И продав подешевшую в полтора раза нефть за доллары, а потом переведя их в подешевшие в полтора раза рубли, мы получаем для бюджета практически столько же. Это во-первых.

А во-вторых, от падения рубля проигрывает российский потребитель, причем не только импортных товаров, но и отечественных. Которые также дорожают.

«Зашел в магазин "Полушка", купил пару пачек творога производства Бологовского молочного завода, - возмущается в Интернете главный редактор известной городской газеты. - Весной платил за такие же по 32 рубля, сегодня - по 49 рублей. А что, Бологое нынче за границей?».

Бологое как было, так и осталось в России. Но весной Россия еще не аннексировала Крым, наплевав на международное право и собственноручно подписанные договоры. Еще не отправляла на восток Украины «зеленых человечков» и не поставляла «ополченцам» оружие. Соответственно, еще не попадала под западные санкции против российских ВИП-персон и крупных компаний. И еще не отвечала на них санкциями против собственного населения, запрещая импорт продуктов и товаров с Запада (что тоже увеличивает цены на продукцию «отечественного производителя», оставшегося без немалой части конкурентов).

Точно оценить уже состоявшееся за девять месяцев «гибридной войны» против Украины падение уровня жизни подавляющего большинства российских граждан (получающих доходы в рублях, а не в валюте) трудно. Но вряд ли оно меньше 25-30%.

Это – тяжелейший удар по настоящему и разрушение планов на будущее.

И это – плата за Крым и Донбасс.

За пресловутые 84%, за ура-патриотическую истерику, за политиканов, ежедневно беснующихся в телевизионных «вечерах ненависти к Украине», за поиски «национал-предателей» и зловеще знакомые по 30-м годам прошлого века рассуждения о «разделенном народе» и тождестве страны и вождя.

Конечно, условная Скойбеда не преминет выступить с очередным пламенным заявлением, что готова ходить в резиновых сапогах, штопать колготки и покупать сахар и масло по талонам – лишь бы жить в великой стране.

Но великая – не та страна, которую боятся и от которой шарахаются, а та страна, которую уважают и которой восхищаются.

Великая – та страна, в которой дети получают блестящее образование, и где стремятся работать выпусники лучших университетов мира. Где делают выдающиеся научные открытия и могут вылечить от считающейся безнадежной болезни. Где создают шедевры архитектуры и пишут книги, которыми зачитывается весь мир. Где государство служит гражданину, а не наоборот.

Хотим мы, чтобы наша страна была такой? Бесспорно.

Является ли она такой? Вопрос, увы, риторический.

Остановить падение уровня жизни в нашей стране не так сложно: для этого достаточно изменить политику, ставшую причиной экономических санкций.

Да, для президента Путина невыносимо даже подумать о такой возможности: недаром его идеологическая обслуга без устали уверяет нас, что он-де никогда не поддается давлению, не признает ошибок и не меняет своих решений. А потому изменить политику – унизительно и невозможно.

Но разве от России (не путать с Путиным) требуется что-то унизительное? Требуется поступиться суверенитетом? Утратить экономическую самостоятельность? Допустить на свою территорию иностранные войска? Передать ключевые отрасли экономики под иностранный контроль?

Ничего подобного. Все, что требуется – перестать разжигать войну в Украине. Вывести с востока Украины «отпусников» и «добровольцев». Перекрыть границу и прекратить поставлять «ополченцам» оружие и боеприпасы. Что тут унизительного для нашей страны?

Да, можно ничего этого не делать.

Можно продолжать врать про «фашистскую хунту» и «бандеровцев».

Поддерживать несуществующие «народные республики» с их карикатурными «главами», «премьерами» и «вице-премьерами».

Направлять в Украину «зеленых человечков» и танки, бросая на эту авантюру все новые и новые миллиарды.

И продолжать мериться с Западом тем, что (применяя лексику российского президента) сделало бы бабушку дедушкой.

То, чем в похожей ситуации закончил Советский Союз, который был куда мощнее нынешней России, российский президент до сих пор называет «величайшей геополитической катастрофой 20-го века».

Катерина Хмельницкая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИМЕН ( вдогонку)

Это "Возвращение имен" было другим. Раньше у меня не выворачивали сумочку на входе, а очередь в полдень не была вечерней длинны. Больше обычного люди всхлипывали, читая. Больше обычного голоса срывались. Несколько подходивших поздороваться знакомых просто плакали, признаваясь, что в этот раз "как-то совсем не могут". А потом вышел читать имена Олег Дорман и сказал 30 слов. Он всегда, сколько помню, приходит на чтение по утрам и говорит очень хорошие и искренние слова. В этот раз они тронули меня сильней, и я уже собралась подойти и поблагодарить, но тут вдоль очереди пошли мемориальцы, и, обращаясь почти к каждому лично, просили никого больше ничего не говорить, потому что Дорман очень хорошо сказал, но к ним вяжется милиция, и шьет митинг и...вот. И тут я почувствовала, что все совсем плохо. Как ни странно впервые. Не поняла, поняли мы все всё давно. А - желудком. У каждого ведь своя точка этого сугубого торканья, невозврата. И случается это в местах самых неожиданных и даже пустяшных.

Пустячок - и вдруг метафизическое омерзение. Дорман говорил 3 минуты, тихо, сдержанно,без краснобайства и ораторства. Обычный полицейский не обратил бы внимания. Значит прикомандирован специальный. Или самоцензура. Очень понятно, мы давно с ней. Очень понятно и совсем паршиво. Не успев вполне погрузиться в гипотетические вычисления на предмет того, сколько таких точек еще предстоит лично мне, я увидела высокопоставленное лицо с золоченой штрипкой на галстуке, бодро направляющееся в сопровождении телохранителя к первой трети очереди. Очередь вежливо отпрянула. Пока меня мутило, подошли еще несколько человек поделиться своим телесными по преимуществу ощущениями. Кто-то весь чесался, кто-то щипал себя, кого-то подташнивало, как меня. Как будто о чувствах говорить стало неуместно, почти неприлично. Так бывает на поминках, когда встанет человек произнести прочувствованное слово, а все знают, что он покойника вообще-то не любил. И смотрят в пол, и отводят глаза, и молчат, потому что горе, и в нем нет места мелочному осуждению. И тогда начинает мутить, и болит голова.

Но все-таки не хочется, как зверушка, только чесаться и отфыркиваться. И если пытаться дать себе отчет в происходящем внутри и вовне, то 2 этих маленьких происшествия, незначительных в сравнении, обнаруживают мне чувство моей крайней беспомощности. И ничтожности. Я хорошо знаю, я- никто в своей стране. Я член общества, неспособного защитить своих детей, ни от смерти (Беслан), ни от жизни (детдома), ни от боли (медицина), ни от темноты (образование). И последнее - Бог бы с ним до времени, скажут некоторые, но это значит, что первому, второму и третьему никогда не будет положен предел.

Не способного защитить никого и ничего, ни от пыток, ни от унижений, ни от войны, ни от мора, ни от глада. Ни от фарисейства и тотальной фальши телевизоров и куполов. Лучшие из нас - служба спасения в чрезвычайной ситуации. Чудом, Божьей милостью, личной отвагой, вопреки. Это у нас не отнимется никогда.

Но мы не можем просто хранить и возделывать заповеданный нам сад. Последовательно и внимательно, прививая, совершенствуя сорта и систему полива. В своем саду мы в Египетском плену, вместе с охлотопами, со страху и глупости вообразившими, что они своей единственной ногой вляпались практически в эдем. В нашей истории он называется Крым. Египтяне безбожно разоряют мой сад. И я не могу не думать об этом как о возмездии (или следствии, в практическом смысле это одно и то же) за свое желание много и вкусно есть и жить частной жизнью, за мою беспечность и недостаточность.

Я не наследница вины, тревожившей наших прабабок. Это другая вина, "своя собственная". В наследство мы получили привычку спохватываться и вспоминать о ней. Я думаю, что это полезная привычка.

Я прихожу на Возвращение имен, меня пока никто не расстрелял, да и зачем мараться. Есть масса других более стерильных способов. Но я знаю,- я сопричтена этим покойникам. В своей стране я такая же пыль и прах.

Исходя из логики развития вещей, я не могу рассчитывать ни на достойную жизнь, ни на достойную смерть.( Я, разумеется, о социальной составляющей). Я бессильна, безгласна и безымянна. В моей стране у меня нет голоса. Голоса подделывают. В моей стране у меня нет имени, потому что нечем его прокричать. Я прихожу на Возвращение имен. Я силюсь вернуть себе голос и имя. Простое гражданское имя. Никакой метафизики.

Андрей Макаревич: «Думать одинаково — значит не думать»

http://www.novayagazeta.ru/arts/63793.html

Ирина Петровская : «Российские телеканалы, видимо, не намерены складывать оружие»

http://www.novayagazeta.ru/columns/63810.html

Павел Каныгин:«Это не выкуп, это твой взнос в нашу войну»

http://www.novayagazeta.ru/politics/63567.html

Павел Каныгин:Петр Порошенко:"Ахметову кто-то симпатизирует. а кто-то совсем наоборот"

http://www.sled.net.ua/poroshenko/kanig ... 2014/26/05

Елена Масюк: Человек, похожий на Чжу

http://www.novayagazeta.ru/society/63688.html

№ 14-15 от 28 апреля 2014 Шендерович Виктор
Ясность как форма тумана

Если пытаться искать нечто позитивное в том, что случилось с Россией в последние месяцы, — обнаружится, пожалуй, наступление ясности, исчезновение мучительных полутонов

Сочинская Олимпиада еще разрывала нервную систему между соучастием в воровстве — и понятным всякому «болением за своих». Аннексия Крыма стала идеальным сепаратором.

Войска одного государства вошли на территорию другого государства — о чем тут спорить? Все давно сформулировано («по просьбам трудящихся» — Прибалтика, Сталин), парировано («мир — это война», Оруэлл) — и стало классикой. Тут уж, как говорится: если надо объяснять, то не надо объяснять...

Сложный политический пейзаж в одночасье стал простым; страна попросту развалилась надвое — на радостное патриотическое большинство и кучку «национал-предателей», полагающих, что интервенция — она и в Африке интервенция.

Ясность этого нового пейзажа оказалась печальной.

Обнаружилось, что огромное количество условно-либеральных «своих» готовы разрыдаться на путинской груди от гордости за Россию по случаю возвращения «нашего» Крыма.
„

Именно Путин блестяще воплотил наше коллективное бессознательное

”
И выяснилось:

что пятнадцать лет имперской пропаганды прошибают не только люмпенов, а апелляция к истории не работает, увы, почти нигде; что под тонкой пленкой универсальных ценностей по-прежнему побулькивает на малом огне звериное этническое чувство;

что никакой Христос сюда еще не дошел, и Просвещения не было; что мы все так же изгоняем бесов и скачем по средневековым равнинам, и только нам и радости — чего-нибудь отхватить от соседей, дабы расшириться и тем возгордиться; что академик Сахаров напрасно рвал себе сердце, противостоя красному партийно-хозяйственному мезозою, кричавшему ему в лицо и топавшему ногами, — мезозой поменял цвет и только усилился. Сегодня академика не согнали бы с трибуны — его бы просто близко к ней не подпустили!

Выяснилось, что наши нынешние политические мыслители, в роскошном диапазоне от Лимонова до Дугина, все такие затейливо-разные, в базарный исторический день идут в одну небольшую цену — старый имперский пятак. Что туповато-анекдотичный граф Уваров и вся эта модельная линия, по Гундяеву включительно, — снова образец духовности и патриотизма!

А главное, выяснилось, что именно Путин им всем и нужен. Вот какой есть — насквозь пропитанный демагогией, покрывающий коррупцию, триста раз попавшийся на лжи, — именно он блестяще воплотил наше коллективное бессознательное. Позорный украинский «хапок» в сегодняшней России — повод не только для государственной риторики (это бы полбеды), но и, увы, для общественного подъема.

Этот подъем сопровождается окончательным торжеством вкуса. Георгиевская ленточка на груди и «Священная война», исполняемая по случаю взятия Крыма, — эта штука будет посильнее Стаса Михайлова!

В общем, когда мы достигли дна, снизу, как и было предсказано, постучали, и вот — здравствуй, новое время! Очередной урок либералам, очередной «патриотический» подъем, незыблемые 80% путинской поддержки...

Все, кажется, яснее некуда.

Но эта ясность, как предупреждал папаша Мюллер из романа Юлиана Семенова, — одна из форм полного тумана.

Авторитарная машина не ремонтируется по определению, и чем эффектнее форсаж, тем неминуемей авария. Скорый крах этого металлолома предопределен, — но что это будет? Смерть тирана и запоздалые реформы с витком террора, как после прошлой Крымской войны? Распад устаревшего государства, как век назад? Русский бунт или отчаянная попытка «перестройки» сверху? Как именно, когда, какой ценой страна выйдет из патриотического похмелья?

Бабушка Клио, как всегда, говорит надвое. Вы же знаете эту ее цыганскую манеру — точно предсказывать общий контур, уходя от частностей...


2007-2014 © «The New Times» ООО «Новое время», все права защищены.