а я смотрела "Лоренцаччо" года четыре назад. потом не ходила на него. Очень хотелось сохранить те зыбкие, тревожащие эмоции того первого для меня спектакля. А этой осенью вдруг неожиданно попала на него снова. Совсем другой "Лоренцаччо", совсем другой Лоренцаччо... появилась потребность понять, что же произошло... появились эти мысли:
...со дня премьеры «Лоренцаччо» прошло уже почти семь лет. Конечно, за этот срок спектакль очень изменился. Изменился и образ главного героя. Глядя сегодня на актера в этой роли, открываешь новые, не замеченные ранее стороны и персонажа, и всей пьесы. Сегодняшний Лоренцо стал, прежде всего, жестче, во многом циничнее. Теперь в нем больше именно Лоренцаччо, а не Лоренцо. Но ведь именно так пьеса и называется… Раньше то, что «республиканцы» ему не верят казалось театральной, даже, скорее, драматургической условностью – слишком очевидной для зрителя была маска, за которой всегда проглядывал Лоренцо. Теперь же герою не веришь, сомневаешься в нем очень долго. Наверное, можно попробовать сформулировать произошедшие изменения так: раньше актер играл героя пьесы, героя о котором он знал все с самого начала, то есть он знал о герое гораздо больше, чем сам герой знал о себе. Теперь же они оказываются в равных условиях и вместе пытаются понять, кто же есть на самом деле Лоренцаччо и осталась ли в нем хоть капля от прежнего Лоренцо. Потому-то сейчас и для зрителя он долгое время героем не становится, оставаясь просто Лоренцаччо, а значит человеком, а не одним лишь «орудием для убийства». И находили свое объяснение жесткость и цинизм. Ведь, впервые задумавшись о Лоренцо не как о герое, который по самому своему статусу находится выше всего и лишь играет своими многочисленными масками, а как о живом человеке, увидевшем и испытавшем все то, что он увидел и испытал, осознаешь (впервые действительно осознаешь), что слова Лоренцо, о том, что порок впитался в него, не просто громкие слова, что ни о какой сохраненной моральной чистоте говорить не приходится, что «оттуда» мог выйти только Лоренцаччо и что Ренцо остался лишь в ночных видениях его матери… Но все это лишь в первых сценах спектакля, иначе Лоренцаччо ничем не отличался бы от другого развратника Алессандро. Но Лоренцаччо страшнее. Алессандро не осознает порок как порок, он искренен в нем, он способен на добрые чувства и даже на искреннюю любовь и доверие и к брату, и к многочисленным женщинам (быстрая его от них усталость не отменяет изначального искреннего порыва). Лоренцаччо же знает, что он порочен, но почти любит этот порок (не случайно ему «легче» именно с «плохими» персонажами»). У него искренности не осталось даже для матери и Катарины, даже когда он говорит правду (не истину для него, а правду), кажется, будто он лжет… Только после признания герцога об увлечении Катариной что-то просыпается в Лоренцаччо. С этого момента он будто осознает внутри себя что-то от себя прежнего и начинает (и актер вместе с ним) это выискивать, доставать из глубин… И уже в следующих сценах мы начнем видеть… нет, пока еще не Лоренцо, но слова, поступки, которые просто Лоренцаччо не совершил бы (как кража кольчуги). Постепенно начинает проступать его истинная сущность, но очень-очень медленно почти незаметно (до сцены «урока фехтования») - слишком мало в Лоренцаччо этого искреннего… И тут приходили в голову и другие мысли. Главное, что исчезло из спектакля за эти пять лет – прежняя его атмосфера, создаваемая когда-то единым актерским ансамблем. Сейчас ансамбль распался. Остались, в лучшем случае отдельные партии. И подумалось вот о чем. В этой пьесе, где, казалось бы, есть неоспоримый главный герой, слишком много других персонажей, причем часто даже не связанных с главным героем никакими отношениями. Зачем они? Да, конечно, для создания исторического и психологического фона и т.д… для создания атмосферы. Но атмосфера ушла. Тогда для чего? «Лоренцаччо» - одна из немногих истинных, законченных драм романтизма. Направления, для которого сильная личность в центре всегда была гораздо важнее всех остальных частностей, которые работали лишь на ее раскрытие. Таким образом, после нынешнего спектакля появилась мысль, что в образе Лоренцо соединились все остальные образы (среди которых, к сожалению, светлых почти не было, потому и было герою так трудно отыскать это светлое). Точнее будет сказать, что образ Лоренцо поглотил все остальные образы, все остальные цвета пьесы. И его цветом оказался черный – единственный, способный вобрать в себя, поглотить все остальные цвета. Отчаявшись в этой черноте обнаружить светлое пятно, Лоренцо, чтобы очиститься (а для него это значило освободиться от своей черноты) убивает герцога, и чернота уходит. Но герой не учел одного – избавившись от черного он избавился и от всех живых красок, которые черный содержал в себе. Ему осталось не светлое, как он того хотел, а белая краска. Но белый цвет – это не чистота, не «положительность». Не зря же во многих культурах это цвет смерти, отсутствие жизни, ничто. Лоренцо становится ничем. Как герой, который нужен лишь для одного деяния и вместе с этим деянием уходит… Но и для Мюссе (ведь со смертью Алессандро пьеса не заканчивается), и для актера Лоренцо все-таки еще и живой человек и потому в последних сценах краски начинают постепенно возвращаться к нему… Самым трагичным становится то, что Лоренцо так и не понял этого самого главного, того, что поняли в нем и автор, и актер. Именно того, что он не механизм для убийства, а человек. Именно потому Лоренцо, уже ощутивший себя «жестяной статуей» и неожиданно почувствовавший, что статуя эта вновь стала наполняться красками, не воспринял это как наполнение жизнью, как воспринял это Филиппо. Нет, он испугался возрождения (вместе со всеми этими красками) черного в себе. Понял, что убийство Алессендро ничего не изменило в нем самом. Решил, что, чтобы окончательно избавиться от черноты в себе, необходимо избавиться от самого себя. Фактически он совершает самоубийство. Почти радостно бежит к нему…
_________________ La fleur de l'illusion produit le fruit de la réalité...
|