|
Не видела на форуме этого интервью, но если вдруг было - извините
Киров. сентябрь 2009
Надо делать добро из зла и соревноваться в бескорыстии
Последний день гастролей Российского академического молодёжного театра в Кирове. Гримёрка в драмтеатре. Скоро вечерний спектакль, а потому гул в коридоре всё нарастает. И, пожалуй, времени уже – в обрез. Но спросить Евгения Редько, заслуженного артиста России, хочется ещё так о многом...
– Евгений Николаевич, вы ожидали такого тёплого приёма от нашей публики?
– Эффект потрясающий. Просто гром аплодисментов. Такое объединение зала, актёров, и, конечно, то, что с нами на поклон вышли и Бородин, и Бенедиктов, – это было здорово. Мы, конечно, всё это почувствовали. После такого эмоционального напряжения надо как-то восстанавливать силы. Нервы должны прийти если не в спокойное состояние, то в какое-то более близкое к здоровому.
– Вы умеете радоваться успехам своих партнёров по сцене. Редкое качество...
– Надо быть полным остолопом, чтобы, например, не видеть, какая колоссальная нагрузка ложится на Петра Красилова в спектакле «Эраст Фандорин». И когда такие вещи воспринимаются как должное, это бывает очень неприятно. За это профессия мстит. Театр, спектакль – это одно целое, одно тело, один материк. И как только ты вдруг (или не вдруг) разрушаешь это – ты оступаешься. Падаешь.
– Алексей Владимирович Бородин признался, что очень волновался перед гастролями. Это волнение передалось вам? С каким чувством вы выходили на нашу сцену?
– Рассказать, что происходит с актёром перед выходом на сцену, что у него внутри, по-моему, невозможно. Наверное, это смог выразить только Скрябин в своей «Поэме огня». Послушайте эти звуки, почувствуйте этот колоссальный нерв.
– Критики пишут, что вы часто используете в своей игре элементы гротеска...
– Каждая роль в театре и в кино – это большая кропотливая работа, не только твоя, но и режиссёра, и партнёров, и наша – с авторским словом. Мы не знаем, какой будет рисунок спектакля, какая будет плоть у этого рисунка. Рождение спектакля и роли – это не использование чего-то, а буквально – Рождение. Ведь театральный язык очень разный, и подчас его нельзя ухватить.
Я всё время говорю, что театр – искусство эфемерное. Для меня оно неуловимо. Как говорила моя учительница: «Посмотри на этого актёра: он не изменил свою внешность, но у него абсолютно другие глаза». Вчера по пятому каналу показывали фильм «Дело гражданина вне всяких подозрений». Это давняя картина Элио Петре с Джаном Марией Волонте в главной роли. Фантастического дара актёр. Его знают в ролях трепетнейших, сострадательных, тонких. И вдруг он играет виртуозного ублюдка, который говорит, что, какое бы преступление ни совершил, он всегда будет вне подозрений. «Я вам выложу все улики, вот мои кровавые отпечатки», – говорит он и остаётся... вне подозрений! Такой высший уровень подлости. А ведь такие карабкающиеся по трупам мальчики никогда не станут мужчинами.
– Способность к переживанию – едва ли не самое важное для каждого актёра. Как, столько лет работая в театре, не утратить способность чувствовать, воспринимать?
– Многое открывает профессия. Великое искусство – литература, кино, музыка – тоже питает, даёт силы.
Но главное, наверное, что я человек сострадательный. Когда я понял, что это не отрицательное качество, не слабость, то подумал, что, может быть, умение сострадать – самый важный дар, каким можно владеть.
– Дар не манна небесная, он так часто становится причиной гибели. Особенно в нашей стране. Есть ли смысл бороться за него, если шансов, что тебя не сотрут, не сметут, фактически нет?
– Это не тот случай, когда можно что-то советовать. У каждого человека на Дороге существует столько ответвлений, людей, встреч, молчаний, в которых можно услышать нечто более важное, чем в громких разговорах и событиях. И нужно вслушиваться и быть внимательным к каждому открытию, которое существует в каждом дне. Дело в том, что за грохотом и шумом абсолютно пустых разговоров очень трудно услышать своё. Только ты сам, внутри себя можешь найти ответ.
У нас есть способности, о которых говорил Мессинг. Они даются человеку при рождении. Но потом социум всё это из него вытравливает. Иногда специально. Причём вытравливает в абсолютное ничто, о котором писал когда-то Чингиз Айтматов в своём романе «И дольше века длится день». Из человека вытравливается всё человеческое, и иногда там остаётся пустота, а иногда туда вселяют агрессию...
У вас нет ощущения, что некоторые институты – государственные, социальные – сейчас занимаются только этим?
– В лагеря никого не ссылают, к стенке не ставят. Эпоха террора, хотелось бы в это верить, ушла. Или террор приобрёл новые формы?
– Приобрёл. Но суть осталась та же. И страх остался. И, конечно, повальное холопство. Просто повальное. Везде сидят эти товарищи в галстучках, воротничках, пиджачочках. Этот вот антураж – он уже даже не мужской. Не мужественный. Не сильный. Он холопский. Они не видят себя со стороны, но ведь они всё время внутри себя в полусогнутом состоянии. И, как бы ни выпрямляли, ни выпячивали свои животы зажравшиеся, всё равно они – просто какие-то крючки. Везде: в депутатах, во власти, во всех силовых структурах – крючки. А они думают, что внешне смотрятся очень достойно, разъезжая вот на этих «похоронных кадиллаках».
– Страх сказать слово, за кого-то вступиться, сделать что-то до сих пор сидит в нас. Но если в Москве ещё могут убить (за слово, за поступок, как это сделали с Настей Бабуровой, Станиславом Маркеловым), то в Кирове пока не убивают. Правда, немногие решаются послушать тот голос внутри себя, который говорит, что если сейчас не сделать чего-то, промолчать, то кто-то может пострадать.
– Тут тоже нельзя советовать. Я иногда думаю, что, может быть, не надо идти напролом. Не войной, не враждуя, а диалектически. И, может, тогда кто-то из этих крючков скажет: «Я не холоп. Я это сделаю».
В романе Курта Воннегута было написано: «Надо делать добро из зла, его больше не из чего сделать». Может быть, можно достучаться ещё до какого-то органа в этом крючкообразном холопе. «Посмотрите, что у неё в области сердца», – говорил Король Лир о своей дочери. Если на месте сердца не просто сало, может быть, с таким удастся договориться.
Ужасно, когда у власти ты видишь женщину, которая превратилась в бульдога. Нет ничего страшнее. Потрясающе сказал Жванецкий: «Родина-мать должна быть женщина». Это он о министре военного ведомства. Только она может защитить солдат, если, конечно, она человек, и человек порядочный. Помните, как в древности, если властитель объявлял войну, значит, он посылал на неё чьих-то детей. И, чтобы доказать необходимость и неизбежность этой войны, он убивал собственного сына. Тогда действительно все понимали, что по-другому нельзя. Очень кровавая, страшная история. Но, извините меня, сейчас власть вообще не задумывается. В Москве в метро висит плакат: женщина, каким-то непонятным образом удерживающая трёх младенцев, безумными глазами смотрящих на этот мир. И надпись: «Нам нужны ваши рекорды». Ничего страшнее я ещё, по-моему, в метро не читал.
Да и кому – нам? Какое право кто имеет на другого человека? Не задумываются. Помните, как нас в каком-то году поздравили: «С Новым годом, дорогие товарищи!» И начали войну в Чечне. Не задумываются. В них не просто бесы сидят. Они сами – бесы. И при всём при этом им совершенно не стыдно. Полное отсутствие сострадательности и стыда.
Я никогда никого не призываю. Не надо ради каких-то идей, целей идти не щадя живота своего. Нет уж, пожалуйста, пощадите себя и своих родных. Ведь, наверное, есть какие-то способы что-то изменить.
Меня поразило, как на одной из встреч со зрителями Том Стоппард, человек, обладающий абсолютной культурой свободы, сказал: «Единственное соревнование между людьми, которое я воспринимаю, – это соревнование в бескорыстии». Что-то можно добавить?
– Глядя на вас и читая ваши интервью, понимаешь, что молчание – то понятие, которое много для вас значит...
– Моё молчание не пассивное. Оно заключается в том числе и в постоянном диалоге с... различными...с различными мирами, если можно так выразиться.
Когда-то наша выдающаяся актриса Маргарита Куприянова повернулась ко мне и сказала: «С вами очень хорошо молчать». И это стало завершением каких-то моих размышлений. Не всегда можно молчать среди какого-то количества людей. В этом есть что-то такое мессинговское. Чьи-то грязные мысли мешают тебе молчать. Был такой рассказ, где говорится о том, как два инопланетянина, чудика таких, влетели в чью-то форточку. И вдруг один из них заткнул нос и сказал: «Ой, улетаем скорее! Здесь чьи-то мысли плохо пахнут». Иногда ведь включаешь телевизор, а там какие-то псевдобоссы рассказывают, как всё хорошо, как всё здорово у нас и как много вокруг врагов. А ты видишь, как там, за этими словами, просто абсолютная грязь мыслей. Грязь.
Не помню, где я прочёл или слышал, что уровень страны – и власти, и народа – можно определить по её отношению к соседям. Неважно, кто эти соседи. Важно, как ты пытаешься сохранять этот мир. Не пактом Молотова-Риббентропа. Прибалтика, Украина, Белоруссия – везде враги. Про Кавказ я просто не говорю. Но это – соседи. Я, конечно, понимаю, что иногда соседи совсем невменяемые бывают, и приходится применять меры. Вызывать кого-то, кто откликнется и прекратит постоянный дебош за стеной по ночам. Но сначала ты всё равно идёшь на разговор, на диалог.
– Не кажется ли вам, что сегодня в театре говорить о чём-то важном нужно не через фарс и иронию, а языком Шварца, Метерлинка? Не думаете ли вы, что снова пришло их время?
– Это время никуда не уходило. Как никогда не уйдёт время Чехова. Шекспира. Шварца. Андерсена. Это – всегда самый «вкусный хлеб» театрального искусства. Свежий, театральный, бородинский. Тот, который просят привезти все наши соотечественники, когда ты едешь за границу. И это тот самый настоящий, вкусный, чистый хлеб. Без примесей.
А потом, вы знаете, в этом смысле и времена не меняются до такой степени, чтобы говорить, что это нужно, а вот это уже нет. Я смотрел спектакль Льва Додина «Жизнь и судьба» по Гроссману. Он был решён очень театрально и до какой степени современно звучал! Этот спектакль должен объехать весь мир. Но поначалу нужно объехать всю нашу страну. Он должен быть показан в каждом городе нашего государства.
Когда спрашивают, может ли искусство вообще что-то сделать, я отвечаю, что мы общаемся со сцены с главным в человеке – с его чувствами, которые объединяют и ум, и сердце, и духовность. Представляете, сколько всего в человеке сразу начинает работать, когда он просто приходит в театр?!
Юлия Ионушайте,
«Кировска правда»[/quote]
|
Вход
Регистрация
FAQ
