Евгений Редько

22 декабря пройдет последний в этом году показ "Берега утопии", трилогии Тома Стоппарда о судьбах русских мыслителей XIX века. Актеры Илья Исаев и Евгений Редько, играющие Герцена и Белинского, побеседовали с обозревателем "Акции".
Почему 30-е годы позапрошлого века стали "золотым десятилетием"? Столько великих людей появилось.
Редько: В воспоминаниях оно звучит как "золотое десятилетие", в отдалении. Это всё возникало постепенно. А Державин куда делся? Тот самый Державин, который сходил с ума, когда батенька Аксакова читал свои стихи. Всё относительно. До сих пор какая стихия честных, сильных людей находится вокруг и как это бездарно отмахивается страной. А потом будут говорить. Щекочихин, Анна Политковская, Галина Старовойтова. Какие имена! Вы только вдумайтесь, что эти люди сделали, что они успели сделать. И какой страх наверху и внизу: не дай бог, эти люди будут владеть словом, которое будет услышано до такой степени, что люди просто выйдут и скажут: "Хватит. Пошли вон". Пошла вон вот эта… ЕД. Еда. Когда вы нажретесь уже?

Илья, вы согласны с тем, что люди сейчас не измельчали? Что можно найти людей масштаба Герцена, Белинского, Станкевича?
Исаев: Может быть, отдельные личности, но я считаю, что измельчали. Ну как может не измельчать нация, у которой в течение века истребляли генофонд? В XIX веке мужики в деревне были гораздо более культурными, более человечными, чем то быдло, которое сейчас ходит по центру Москвы. Да и всей страны.

"Народ интересуется больше картофелем, чем свободой. Народ считает, что равенство — это когда всех притесняют одинаково" — слова Герцена.
Редько: Если человек не может думать, а всё на готовое, готовое, готовое — он и получает готовое рабство.
Исаев: В котором ему очень удобно. При котором "Единая Россия" за тринадцатую зар-плату покупает заводами голосование в свою пользу. Какая ему разница, где крестик по-ставить? Тринадцатая зарплата — это и есть желание картофеля. И это будет всё время происходить. Пока народ не одумается, но он, по-моему, по этому поводу не очень торопится.

Вам вообще Герцен близок? Вот такой тип русско-немецкого человека?
Исаев: Конечно, близок. Умница, человек с мощнейшей социальной, жизненной позицией. В любом случае близость — тут же не во взглядах дело.
Редько: У них-то всегда было стремление к единству разнообразия. Это вообще единственное понятие "единства", которое может быть осмысленным, мудрым. "Мы все за" — это глупость, это единство болота. Проверено веками. Если возвращаться к пьесе — эти философские кружки, они вроде бы были разные. Одни группировались вокруг Герцена, другие вокруг Станкевича. Но вы посмотрите, насколько они были в своем стремлении едины. Хотя внутри такая полемика могла возникнуть!

Это единство называется тем самым словом, русским дебютом в словарях, как сказано у Стоппарда,— "интеллигенция"?
Исаев: Тогда да. В какой-то момент это надо было уже называть. Англичанам больше, чем нам,— это был дебют в английских словарях. Они выделяли красным шрифтом и писали как словосочетание — "русская интеллигенция". Потому что были такие люди. Наверное, тогда они имели полное право называться этим странным словом. Сейчас это слово порядочно нивелировалось. Раньше 90% людей, которые окончили Московский университет, претендовали на это звание. А сейчас из московских университетов выходит такое…

У Стоппарда, кстати, интеллигенция — это еще и интеллектуальная оппозиция.
Исаев: Оппозиция не может быть самоцелью. У нее вообще нет задачи всё время конфликтовать с властью. Они видят, что происходит со страной, и в связи с этим начинают спорить или соглашаться. Если бы в стране всё было прекрасно, они, наоборот, были бы против реформ каких-либо.

Редько: Мне само слово "оппозиция" никогда не нравилось. В нём нет определения, кто на какой стороне. Вот это высказывание нашего церковного функционера: "Нравственность выше прав человека". Как человек такое может ляпнуть вообще? Эта церковь — на какой стороне она должна находиться? Белинский это называл "мракобесием"… Люди должны быть не в оппозиции друг к другу, а в диалоге. Опять же люди, потому что царствие одного человека для меня безнравственно. Один ум — это очень мало. Это почти глупость по отношению к миру.

Белинский предлагал такой выход: "Литература может заменить, собственно, превратиться в… Россию! Она может быть важнее и реальнее объективной действительности".
Исаев: Провидческая мысль. Во многом Россия только и ассоциируется с литературой XIX века и совершенно ужасной страной. Нигде в мире не любят русских, куда ни приедешь. У нас только то, что успел заработать в качестве репутации XIX век. Замечательно, что Белинский работал над этой мыслью,— у них получилось.

А у актера Ильи Исаева?
Исаев: Я вообще живу не совсем в реальном мире. Я живу в доме и в театре, где никого, кроме близких моих людей, нету. Я не выхожу на улицу, я не имею права голосовать. Меня очень мало интересует то, что происходит там за окном. Я бы не смог, как Герцен, посвятить всю жизнь этому. Это не значит, что с моего молчаливого согласия можно всё что угодно делать в стране. У Чернышевского есть очень хорошая реплика: "Мне не нравится моя жизнь, но теперь есть вещи, которые я не буду делать ради вас". Мне не нравится моя жизнь, какие-то вещи, которые связаны и с реальным миром, и с профессией. Но так гораздо и лучше, и честнее, мне кажется.
Редько: Белинский еще говорил: "Для всего мира мы лишь наглядный пример того, что следует избегать". И ничего с тех пор не изменилось. Вообще это единственная территория, где так явно демонстрируется театр абсурда. Вся вот эта чернь так ратует за сильную страну, когда отдельно взятый человек или даже группа, территория — ничего не значит, ноль. Затыкание рта людям, имеющим право на это слово.

Если ничего не изменилось, в чём тогда смысл истории?
Исаев: Знаете, вот кто-то вздыхает: мы в такие времена живем… А не бывает легких времен. Вопрос — как мы живем в своем времени. Это самое главное, то, к чему приходит Герцен в конце жизни: "Смысл не в том, как изменить несовершенство данной нам реальности, а в том, как мы живем в своем времени".

В финале Натали говорит: "Будет гроза". Вы согласны?
Редько: Это вопрос скорее к зрителям — и без нас с Ильей в этой стране хватает людей, которые не предсказывают, а просто говорят, что будет. Но вообще, как говорил Белинский, "если можно узнать хоть какую-то правду об искусстве, то что-то можно понять и о свободе, и о политике, и о науке, и об истории". Если люди действительно поймут, что каждый из них бесценен, что каждый из них важнее любого выбора, не хапужно важнее, не пожрать важнее, а по-родственному. Важность меня и моего человека рядом. Каждый раз вступать в диалог — невозможность эта, казалось бы, остается сегодня единственной возможностью.

Глядя из Лондона
"Берег утопии" Тома Стоппарда в Молодежном театре
Российский Молодежный театр выпустил девятичасовой спектакль-эпопею по трилогии Тома Стоппарда, посвященной истории русской революционной мысли XIX века. Затеяв два года назад грандиозный проект, в осуществление которого с трудом верилось, театр не завяз, а доплыл до достойной премьеры. Рассказывает АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

Трудно сказать, почему Том Стоппард захотел писать именно о том периоде нашей истории, который сами мы стараемся не вспоминать: о годах николаевской реакции, последовавшей за восстанием декабристов, о русской интеллигенции, спасавшейся в изгнании, призывавшей к свободе и не подозревавшей, чем обернется для России воплощение ее утопических идей. Имена всех этих герценов, огаревых и белинских мы привыкли произносить в лучшем случае с подавленной зевотой, в худшем - с раздражением: "Вот кто заварил всю кашу!..". Не то чтобы сэр Том захотел реабилитировать в наших глазах всю эту компанию (Герцен, Белинский, Бакунин, Тургенев входили в один дружеский круг), но по крайней мере решил пристально вглядеться в их судьбы. Кто знает, может быть, его любопытство подстегнула новая волна русских политэмигрантов, обосновавшихся в Лондоне в конце 90-х годов ХХ века. И тогда Стоппард решил обратиться к истории вопроса - ведь писатель и публицист Александр Герцен тоже долго жил в Лондоне, и именно здесь начал издавать свой "Колокол", первое русское эмигрантское издание, где под картинкой с изображением повешенных декабристов стоял девиз: "Зову живых!".

Том Стоппард написал три пьесы - "Путешествие", "Кораблекрушение" и "Выброшенные на берег". О том, как умны и возвышенны были теории, изложенные за чаем в родовом имении Бакуниных,- "Путешествие". Как грубо воплощала их жизнь - часть "Кораблекрушения" происходит в Париже, где Александр Герцен и Иван Тургенев с ужасом наблюдают за ходом французской революции 1848 года. И о том, как причудливо складывались судьбы этих нелепых русских, выброшенных на берег реальности: они влюблялись в чужих жен и мужей, воспитывали чужих детей, теряли своих, мечтали о завтра и совсем не умели жить сегодня.

Лондонская премьера "Утопии" вышла в 2002 году (и идет до сих пор), в 2006 году трилогия была поставлена на Бродвее. Первые репетиции в РАМТе под руководством режиссера Алексея Бородина начались в декабре 2005-го. В то, что молодым артистам и артисткам, привыкшим играть детские утренники (все-таки РАМТ - бывший Центральный детский театр), удастся не только постичь, но и сыграть все это брожение-движение русской мысли, верилось с трудом. Однако втянуться в спектакль трудно лишь поначалу, когда на сцене появляется усадьба Бакуниных - с патриархальным укладом, обилием кисейных барышень и прекраснодушными пустозвонами Мишей Бакуниным (Степан Морозов), Колей Станкевичем (Александр Доронин) и их более серьезным товарищем Виссарионом Белинским (Николай Редько). Сперва все это воспринимается какой-то псевдоклассической русской пьесой, героини которой, в отличие от тургеневских, ведут пикантные разговоры о том, как "это" происходит в первый раз.

Герои же, будто нарочно для удобства зрителя называющие друг друга по фамилиям, кажутся то ожившими портретами из хрестоматии, то персонажами новелл Даниила Хармса. Текст, изобилующий шутками и парадоксами, временами так и норовит превратить происходящее в фарс. Спектакль спасает тонкое чувство меры и ирония - хармсовских аллюзий здесь не боятся, но и не превращают героев в плоских персонажей комикса. Иронизируют и над западными представлениями о России - драматические сцены чередуются с нарочито-лубочными картинками: слуги просцениума, одетые оперными пейзанами, распевают народные песни, водят хороводы, а когда упоминается дуэль Пушкина, сверху сыплется красивый снежок.

Поначалу все происходит почти бегом, лихорадочный ритм подчеркивает юношескую жадность, с которой персонажи набрасываются на жизнь, второпях совершая непоправимые ошибки. Они так нелепо проживают лучшие годы, что драматург дает им еще один шанс - второе действие "Путешествия" возвращает нас назад, только переносит действие в Петербург. Ничего, однако, не меняется: умирающий от чахотки Станкевич также не может объясниться в любви сестре Бакунина; Белинский задыхается от кашля, мечтая дожить до того времени, когда при слове "Россия" все будут думать о наших великих писателях и ни о чем больше; и только Бакунин беспрерывно меняет идолов: Канта - на Гегеля...

В оформлении, сделанном Станиславом Бенедиктовым, много символичных мелочей - вроде люстры в парижском доме Герцена, напоминающей корабль. По ходу спектакля она неумолимо кренится на бок - в финале "Кораблекрушения" тонет корабль, на котором плыла мать Герцена и его глухонемой сын. Сама сцена вынесена в партер и заполняет собой все первые ряды - философские споры о России нарочно выносятся в гущу зрителей. Уходя к задней стене, сцена потихоньку наклоняется внутрь и обрывается в темноте, из которой проступают то очертания зданий, то обрывки рукописей,- там исчезают под шум невидимой волны умершие: Белинский, Станкевич, семья Герцена, Любовь Бакунина... Оставшиеся же неумолимо меняются. Движение времени (пьеса охватывает 30-60-е годы ХIХ века), постепенные, но разительные перемены героев Илья Исаев (Герцен), Николай Редько (Белинский) и Алексей Розин (Огарев) передают выстроенной, продуманной игрой. Почти беспрерывно присутствующему на сцене во второй и третьей части трилогии Илье Исаеву удается сыграть не только личную трагедию, но духовное смятение, движение мысли Герцена.

Есть в этом, поставленном в традиционной манере русского психологического театра, помноженной на английский интеллектуализм, спектакле, не только ирония, но и заложенная в пьесе изрядная доля сюрреализма: то тут, то там, на балах и раутах мелькает почти кэрролловский, но не столь безобидный персонаж - Рыжий Кот. Усталый, сломанный жизнью, задремавший в кресле Герцен внезапно чувствует его "ненасытную жажду человеческих жертвоприношений", чего вскоре потребует русская революция. "Кто этот Рыжий Кот?!" - в ужасе допытывается Герцен у то ли призрачных, то ли реальных Ивана Тургенева и Карла Маркса. Но его, разумеется, никто не слышит.

Андрей Немзер
Куда ж нам плыть?
«Берег утопии» на сцене Российского молодежного театра
Разговоры о спектакле РАМТа по трилогии Тома Стоппарда начались задолго до премьеры и текли по двум руслам: грандиозность постановки (ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке не решились играть «Берег утопии» в один день) и проблема «стороннего взгляда» на русскую историю и культуру. Восемь часов сценического действия пугали завзятых театралов (как такое высидишь?), но, отвлекшись от магии цифр, должно признать: все зависит от качества представления. Конечно, прибыв в театр около полудня и покинув его в одиннадцатом часу, усталость чувствуешь. Но это хорошая, если угодно, бодрящая усталость - такая же, как после удачного рабочего дня. Скучно мне не было - и причиной тому отнюдь не увлекательность (бесспорная) череды историй: я и «Берег утопии» читал, и с материалом Стоппарда (мемуаристика, эпистолярий, классические исследования) не позавчера познакомился.

Вроде бы можно торжествовать: если театр привораживает зрителя информированного, то уж неофита он точно покорит. Одобрительный смех и щедрые аплодисменты после «ударных» реплик (как правило, не изобретенных Стоппардом, а перенесенных из источников) и эффектно (но в точном соответствии с историей!) развязанных сцен должны бы поддержать оптимистическую («просветительскую») гипотезу, но, по-моему, работают прямо против нее. Зал радуется аллюзиям на современность и «стороннему взгляду» на русские проблемы, сильно преувеличивая меру дистанцированности автора от героев. Залу интересен «англичанин-мудрец» (во дает!), а не Герцен, Бакунин, Белинский, Огарев, Тургенев и прочие шестьдесят пять персонажей трилогии Стоппарда.

Разумеется, слово «русский» звучит со сцены постоянно, но склоняясь на все лады, обретая в устах разных персонажей несхожие значения, бликуя смысловыми оттенками, а не обращаясь в одноцветный ярлык. Разумеется, Стоппарду было важно осмыслить и «оживить» опыт русских мыслителей, писателей и революционеров XIX века, но они для драматурга не экспонаты кунсткамеры, а сложные (смешные и величественные) люди, чьи судьбы, чувства и идеи выразили общеевропейскую трагедию середины позапрошлого столетия и предсказали будущие парадоксы и печали нашей цивилизации, иные из которых актуальны по сей день, а иные лишь кажутся «снятыми». Когда советская власть гнобила «безродных космополитов», ходила шутка: Как известно, Великая французская революция произошла в России. Сейчас, похоже, пришла пора напомнить: революция 1848 года (следствием которой стала духовная драма Герцена) произошла не в России; она началась во Франции, прокатилась по всей Европе и обернулась «кораблекрушением» (так называется центральная пьеса трилогии Стоппарда) для разноплеменных левых интеллектуалов. Все они оказались «выброшенными на берег», и названная так финальная часть трилогии не случайно открывается жутким сном Герцена об эмигрантах - амбициозных, раздраженных друг другом, строящих несбыточные планы, интригующих и пытающихся реанимировать «великолепное прошлое». В первой части («Путешествие») русские умники грезят не о Европе вообще, но о Германии (страна мудрости) и Франции (страна свободы). Основа сюжета части второй - «семейная драма» в доме Герцена, жена которого стала любовницей немецкого поэта-революционера Гервега, - как и в «Былом и думах», драма эта прямо соотнесена с катаклизмами 1848 года. Главная «интимная» коллизия части третьей (Герцен - жена Огарева, соименная покойной жене Герцена и выступающая ее сниженным двойником, - Огарев) в той же мере «русская» (по персоналиям), сколь и общечеловеческая (при этом важны ее эмигрантские обертоны и выраженно английский фон, репрезентированный и сюжетно - роман Огарева с лондонской проституткой). Если и есть в «Береге утопии» страна, противопоставленная всем прочим (а у Стоппарда даны «портреты» - пусть в разной степени прописанные - Франции, Германии, Италии, Польши, Швейцарии), то это не Россия, а Англия, истинный остров свободы, культура которого строится на отрицании любых утопий (даром что «блаженный остров» был придуман здесь - Томасом Мором). Огарев втолковывает Чернышевскому: «Но ни в какой России или Франции свободы нищего не защищены так, как в Лондоне», где порядок (и полицейский как его инструмент и олицетворение) предполагает права личности. Только сентенция Огарева не зря вводится противительным союзом, ей предшествует иная: «При всех здешних свободах нет нищего во Франции или России, который нуждался бы так же отчаянно, как лондонский нищий». И эта сторона дела входит в поле зрения как Стоппарда, так и адекватно интерпретирующего его трилогию театра.

Хотя действие трилогии происходит в разных странах и охватывает тридцать пять лет, мы видим единый мир, что подчеркнуто единством удивительной декорации (художник Станислав Бенедиктов). Ее аскетизм (помост, врезающийся в первые ряды зала, несколько свисающих с потолка деревянных прямоугольников, приходящих в движение по ходу пьесы и так меняющих пространственную картину) контрастирует с изобретательной игрой света и разнообразием постоянно сменяющихся костюмов (наряду с Бенедиктовым над ними работали Наталья Воинова и Ольга Поликарпова), то складывающихся в единую гамму (например, в открывающей спектакль «прямухинской идиллии», сценах в имении Бакуниных), то играющих цветовыми контрастами (зеленый фрак Белинского в парижских эпизодах, где доминирует багровый тон одежды прочих персонажей-мужчин), то образующих еще более сложные - многоплановые - рисунки. Свето-цветовые перепады неотделимы от восхитительной работы кордебалета (невозможно сказать - массовки), меняющего реквизит (расстановка столов и стульев, сооружение и разрушение баррикад) с танцами и песнопениями и уже выходами своими задающего «русскую», «итальянскую», «английскую» «площадную», «салонную», «пленэрную», «корабельную» (и много еще какую) тональность очередного эпизода. Режиссер Алексей Бородин сумел не только задать мощный ритм, что держит зрителя в напряжении все восемь часов, но и наполнить смысловое единство смысловым же многообразием. Самодостаточность едва ли не каждого цветового, музыкального, «балетного» хода становится основанием для самодостаточности каждого из семидесяти персонажей «Берега утопии». Готов увидеть здесь дань британскому уважению к личности, но нельзя не вспомнить и о традиции русского психологического театра. Да, если на то пошло, и великой русской литературы, ирония в адрес которой, звучащая в эпизодах, где доминирует Белинский, не отменяет (и, по мысли Стоппарда, не должна отменять) его конечной правоты: придет время - литература станет визитной карточкой России.

Крупнейшими актерскими удачами мне видятся работы Евгения Редько (Белинский, смешной и жалкий при первых выходах, истинно трагический перед уходом в небытие; здесь важна динамика персонажа) и Алексея Мясникова (Тургенев; здесь акцент на равенстве себе тонкого и мудрого - что не отменяет авторской иронии, тактично отыгранной артистом, - наблюдателя, обреченного всю жизнь общаться с деятелями). Добрых слов достойны и Алексей Розин (Огарев), и Степан Морозов (Бакунин; хотя самоупоенный неврастеник первой части менее убедителен, чем так и не выросшее, помешанное на разрушении мира балованное бородатое дитятко кульминации и финала), и Рамиля Искандер (Натали Тучкова), и Алексей Веселкин (Георг Гервег), и Алексей Блохин (Ворцель), и многие исполнители совсем маленьких ролей... Нельзя сказать, что все они играют равно хорошо (так не бывает, знатоки укажут на частные удачи и промахи), но установка «отдельность» и «нетипичность» воплощаемых персонажей приметна у всех. Тем досаднее, что Илья Исаев (Герцен) не может быть назван «первым среди равных», хотя это соответствовало бы концепции Стоппарда (и подавляющего большинства интеллектуалов, когда-либо размышлявших о становлении и стати русской интеллигенции). Скепсис персонажа отдает у Исаева душевной вялостью, пафос кажется немотивированным, трагизм балансирует на грани мелодраматизма (а то и с фарсовой примесью - роковое объяснение с первой женой).

Целое (режиссерское решение Бородина, сценография Бенедиктова, безупречность ансамбля, глубина лучших актерских работ и чувство «общего дела»), однако, берет верх над деталями. И понятно, почему лицо вышедшего на поклоны Тома Стоппарда светилось от счастья. Театр его понял. Дело за малым: зрители должны понять театр, а не довериться рекламному пустозвонству об «оживлении» якобы «обронзовевших» исторических персонажей. Никакими штампами в восприятии Герцена, Белинского, Тургенева давно не пахнет. Для ничтожного меньшинства (в которое входит Стоппард) они и прежде были живыми, для огромного большинства (нашего, русского) они никто и звать их никак. Меж тем навязчивые просьбы отряхнуть прах былых (отсутствующих!) заблуждений, равно как и замыкание больших смыслов в «русскую рамку», не помогают, а только мешают публике оценить и трилогию Стоппарда, и ее умное прочтение Бородиным и РАМТом, и тех людей, о длящихся проблемах которых всерьез задумались английский драматург и русский театр.

Алена Карась
Герцена опять разбудили
В Москве сыграли девятичасовой спектакль по пьесе Стоппарда
Российский Молодежный театр и его режиссер Алексей Бородин завершили двухлетнюю работу над уникальным театральным "блокбастером" - пьесой выдающегося английского драматурга Тома Стоппарда "Берег Утопии".

За два года, что шла подготовка девятичасовой трилогии, Том Стоппард шесть раз приезжал в Россию, и каждый его приезд сопровождался встречами, "круглыми столами" и дискуссиями с участием российских историков, политологов и политиков.

Начиная проект, Том Стоппард не скрывал своего волнения и радости от того, что написанная несколько лет назад и поставленная в Национальном театре Лондона и затем в Нью-Йорке его трилогия наконец появится в России, а ее герои вернутся в лоно того языка, из которого вышли. Ее герои - русские мыслители, революционеры и писатели Бакунин, Белинский, Герцен, Огарев, Тургенев.

Кажется, что зрители московской премьеры с некоторым изумлением узнавали в желчном, эксцентричном, гротескно и остро драматически исполненном герое Евгения Редько классика русской критики Виссариона Белинского, в страстном выдумщике, влюбленном в Философию, сыгранном Степаном Морозовым, анархиста Михаила Бакунина, в мягком сибарите Алексея Мясникова писателя Ивана Тургенева, в добродушном пьянице и весельчаке Алексея Розина поэта Николая Огарева, а в интеллигентном, мягком интеллектуале Ильи Исаева - самого Александра Герцена, любимого героя Стоппарда. И не потому зал изумлялся, глядя на них, что не узнавал, а потому, что в большинстве своем не имел ни малейшего понятия ни об этих людях, ни об их идеях, спорах и судьбе.

Три спектакля по три часа с двумя большими перерывами шаг за шагом Стоппард и театр приучают юную московскую публику к созерцанию и соучастию в напряженной интеллектуальной полемике позапрошлого века. Заодно они приучают отечественный театр и самих себя к культуре философской пьесы-параболы, пьесы-диспута, в которой важны не только герои с их судьбами и отношениями, но и их мысли.

Пока что, судя по спектаклю Алексея Бородина, мысли не так важны не только публике, но и актерам. Умение думать вместе с персонажем, размышлять о сути его идей - не самое легкое для русских актеров свойство. Потому, когда Бакунин в юношеском восторге скороговоркой говорит о Фихте и его субъективном идеализме, актеру все это кажется только забавным. Забавляются и публика, и Алексей Бородин, и, кажется, что и сам Стоппард находит смешной философскую страсть, разлившуюся в русском обществе 30-х годов позапрошлого века.

Здесь и лежит, кажется, один из самых тонких парадоксов стоппардовской пьесы: он размышляет о создателях Утопии, о ее мускулах и нервах с искренним интересом, но при этом погружает их в такую живую магму социальных, семейных и любовных отношений, которая рождает особый юмор, а порой - откровенную иронию.

Охватить весь корпус этого театрального корабля, плывущего к берегу Утопии, нелегко. Писатель Стоппард выглядит в переводе Сергея и Аркадия Островских сдержанным, порой занудным британцем, не позволяющим развиться ни одному чувству, ни одному эмоциональному взрыву. Оттого узлы многочасовой трилогии завязываются не сразу. Но уже ко второй ее части ("Путешествие") вырисовывается символическая и строгая конструкция пьесы. Алексей Бородин и художник Станислав Бенедиктов ее только подчеркивают: сверху - лопасти, похожие на паруса и крылья ветряных мельниц - движущая сила Утопии, снизу деревянные палубы корабля, плывущего к неведомому берегу. "Утопия" плывет долго, трудно, не все ее пути легки для понимания. Но когда в третьей части участники путешествия оказываются "выброшенными на берег" (эта часть спектакля так и называется), особая, тревожная печаль, почти меланхолия касается зрителей, вытерпевших это многотрудное приключение.

Олег Зинцов
Hello, Герцен
Премьера «Берега утопии» в РАМТе — событие скорее общекультурное, чем театральное
Представьте среднего автолюбителя, которому очень хотелось прокатиться на Ferrari, и владелец суперкара был так великодушен и рад, что позволил ему сесть за руль, а сам занял пассажирское кресло, чтобы давать советы. Примерно так выглядит первая российская постановка трилогии Тома Стоппарда, на первом плане которой жестикулируют Герцен, Огарев, Белинский и Бакунин, а в массовке мелькают революционеры всех мастей — от Чернышевского до Маркса.

Автор помог спектаклю вписаться в повороты, и надо поздравить Российский молодежный театр и режиссера Алексея Бородина просто с тем, что они прокатились. Показав, что ничего страшного, ездить можно.

«Берег утопии» — это 70 персонажей, которые 35 лет — с 1833 по 1868 г. — спорят о свободе, демократии и путях России, наблюдая европейские революции, заводя семьи и любовные треугольники, рожая детей и умирая от чахотки. Стоппард, чья слава начиналась с блестящих парадоксов на шекспировские темы («Розенкранц и Гильденстерн мертвы»), устроил на прихотливых изгибах общественной мысли настоящий драматургический слалом: действие петляет, возвращается назад, ловко просвистывает между историческим анекдотом и мелодрамой, временами замечательно фривольной, — эти фигуры из школьных учебников думали о сексе ничуть не меньше нас. Воздушный шлейф чеховских реминисценций и пинг-понг остроумных диалогов позволяют сэру Тому, несясь вприпрыжку, выстраивать ажурные конструкции из самых, казалось бы, тяжеловесных материалов — немецкой классической философии, русских либеральных идей и споров о евразийстве.

Словом, этот текст настолько самоигрален, что главное — выучить его и осмысленно произнести вслух: публика просидит в театре целый день как приклеенная («Берег утопии» играют в РАМТе подряд, не разбивая на три вечера). Можно возразить, что книжка продается за углом и читается влет, как остросюжетный роман, но все же Стоппард писал для театра, и назначение этой драмы идей — быть сыгранной не только на сцене читательского воображения.

Поэтому не стоит судить первую российскую постановку «Берега утопии» по строгому театральному счету — и для нас, и для Стоппарда важнее, что она случилась. Да, режиссерские приемы взяты здесь из самого стандартного набора, который обыкновенно используется для чеховских пьес. Но если поутру на это досадуешь, то к обеду примиряешься, а вечером, на финальной части, уже почти перестаешь замечать. Потому что главное, за чем ты пришел в театр, незаметно произошло. Хрестоматийные персонажи ожили, заговорили, их можно запомнить в лицо.

Нелепый, весь из развинченных шарниров Белинский (Евгений Редько), несмотря на карикатурность, позволяет увидеть, что Стоппард отнесся к самому знаменитому русскому критику с невероятной симпатией. Герцен (Илья Исаев) сыгран, напротив, не столько эксцентрично, сколько сдержанно и рассудительно. Натали, его жена (Нелли Уварова), придает сценической палитре необходимый чувственный оттенок. И этих трех правильно распределенных ролей пока достаточно: комизм, интеллект и чувственность — самые верные для театра точки опоры в трилогии Стоппарда.

В общем, новости у нас скорее хорошие. Розенкранц и Гильденстерн мертвы, а Белинский и Герцен, как докладывает РАМТ, — совсем наоборот.

Глеб Ситковский
Страшно далеки они
«Берег утопии» поставили в Российском молодежном театре
Марафонская дистанция, начатая Российским академическим молодежным театром (РАМТ) чуть ли не два года назад, преодолена. Весь пухлый томик Тома Стоппарда, содержащий три пьесы о русских мыслителях XIX века, перенесен на сцену режиссером Алексеем Бородиным.

Теперь принять участие в марафоне предложено уже зрителю: каждому, кто захочет ознакомиться с этой театральной трилогией, придется провести в РАМТе часов эдак десять общим счетом, включая все антракты и обеденные перерывы. За это время можно успеть похохотать над недотепой Белинским, подергать за бороду Маркса, усмехнуться незадачливому волоките Тургеневу и снисходительно выслушать философские витийствования Бакунина и Герцена с Огаревым - знаем, шибко умные вы были.

Если РАМТ где и выступил в роли первопроходца по отношению к трилогии Стоппарда, то только у нас, в России. До этого «Берег утопии» был поставлен и в Лондоне, и на Бродвее, повсюду имея зрительский успех. Версия Молодежного театра, судя по реакции публики на премьере, где присутствовал и Стоппард, будет иметь успех не меньший. Но есть существенная разница между премьерой в Нью-Йорке и Москве. Для них, западных, имена Герцена, Бакунина, Грановского, Чаадаева, Станкевича - пустой звук, восточная экзотика. Для нас - цвет нации. Те люди, без присутствия которых в отечественной истории существование России на мировой карте не имело бы почти никакого смысла. Те самые, про кого Ленин сказал: «Страшно далеки они от народа».

Все, что сделал в своей трилогии Том Стоппард, - приблизил разбуженного декабристами Герцена и прочих заспанных товарищей к народу. Теперь «Берег утопии» может быть переделан в сценарий для телевизионного сериала. Рабочее название - «Просто Герцен». Ведь будь Герцен проще, люди бы к нему наверняка потянулись.

Когда в спектакле Алексея Бородина мужчины начинают говорить об умном, попутно цитируя Фихте и Шеллинга, все окружающие обычно воспринимают их с иронией. Отдельные сцены в «Береге утопии» словно поставлены абстрактной блондинкой из анекдотов, которая ни слова не понимает из сказанного, но на всякий случай восхищается речами: «Эти мущщины такие умные, это что-то». Спорщик всегда смешон, особенно если предмет спора, будь то судьбы России или философия Гегеля, слушателю неведом.

Впрочем, Том Стоппард найдет чем порадовать не только бездумных блондинок, страшно далеких от Герцена, но и интеллектуальную публику. Пускай он создает сериал, но все ж таки не «Просто Марию», а «Просто Герцен», а это, сами понимаете, сериал интеллектуальный. «Развлекая, поучай» - под таким девизом работает в «Береге утопии» и режиссер спектакля Алексей Бородин. Как и положено в театральном сериале, он пользуется бесхитростными интонациями. Как и в британском театре, все, что здесь требуется от режиссера, - передать текст пьесы, особо не мудрствуя. Быть динамичным, легким, не надоесть зрителю за 10 часов, не заболтать стоппардовские остроты и сентиментальные места - со всеми этими задачами Алексей Бородин надежно справляется.

Существо споров о путях России в XIX веке мало волнует западного зрителя, для которого и предназначалась высококачественная продукция, вышедшая из-под пера Стоппарда. Он берет другим - рассказом о том, как эти экзотические русские жили-тужили, как изменяли в браке, прикрываясь высокими речами о любви к человечеству, как развлекались. Белинский, едва войдя в дом Бакуниных, здесь падает со стула, подобно Пушкину из хармсовских анекдотов. Огарев, как настоящий русский, вечно пьян. Бакунин - жалкий попрошайка, клянчащий деньги у всех встречных. Стоппард сводит с пьедестала культурных героев XIX века и делает упор на их слабостях. Страшно далекий от Герцена народ не любит смотреть на своих героев снизу вверх, а предпочитает прямо противоположный ракурс. Приятно знать, что великий человек ничем от нас, подлых, не отличается. РАМТ отнесся к своим героям и любовно, и уважительно, но зрительскую любовь в этом спектакле обеспечил все-таки не этим, а именно снисходительностью во взгляде. До вожделенной Утопии эти умники нас не доставили, по заграницам шлялись, бабам изменяли, пьянствовали, но все ж таки были добрые и хорошие ребята, свои в доску. Не так уж, выходит, и далеки они от народа.

Интимная жизнь революционеров
Том Стоппард показал в российской столице девятичасовой спектакль-таблоид
Редко какой спектакль имел такую публичную подготовку, как премьера «Берега Утопии» в РАМТе. В течение двух лет, пока шли репетиции, нам напоминали о приближающемся событии, Москва украсилась рекламными щитами: «Трилогия «Берег Утопии» Тома Стоппарда – главное событие сезона». В 9-часовом спектакле занята практически вся труппа театра. И зрителям обещают открыть известных исторических персонажей с незнакомой стороны.

Сколько будет жить человечество, столько и будут существовать тексты о великих людях: агиографический жанр, оды, песни, былины. ХХ век увлекался романами из серии ЖЗЛ. Конец ХХ – начало ХХI века ознаменовались вспышкой страстного интереса именно к личной жизни исторических деятелей. Появилась серия изданий, специализирующаяся именно на этой стороне жизни знаменитостей, где телесный низ занимает столько места, что остается удивляться: когда все эти удивительные люди находили время работать головой или руками?

В «Береге Утопии» Тома Стоппарда проблемы «интимной жизни» революционеров обсуждаются часто и более горячо, чем идеи общественного переустройства, и запоминаются куда лучше. Замужняя сестра Бакунина объясняет сестре-девице, что у мужчин это самое, как у ослов, только поменьше. Мы узнаем, что у художника, к которому сбежала первая жена Огарева – Мария была больша-ая кисть (намек понятен?). Что Натали Герцен мучилась от желания, чтобы кто-нибудь ее «поимел». И поддерживала крайне двусмысленные отношения со своей тезкой Татой, будущей второй женой Огарева и любовницей Герцена. На нее Герцен будет жаловаться Огареву, что у Таты истерический характер и успокаивают ее только интимные отношения. Полина Виардо ни разу не дала Тургеневу. Мишель Бакунин любил сестру Татьяну небратской любовью. А Станкевича стошнило во время интимной встречи, когда дама предложила поцеловать ее бюст. Выяснится, что Бакунин занимал деньги у каждого встречного и поперечного без отдачи. Огарев был алкоголиком. Тургенев страдал болезнями мочевого пузыря. Список увлекательных (и компрометирующих) фактов можно длить и длить.

И заурядный журналист вполне ограничился бы ими для ловко скроенной пьесы об интимной жизни цвета русской и европейской революционной мысли. Один из умнейших драматургов нашего времени Том Стоппард использует в своем драматургическом блокбастере «интимные факты», как хороший кондитер использует крем: прослаивает ими разнообразные философские, бытийственные, мировоззренческие, тактические и стратегические споры.

«Берег Утопии», без сомнения, хорошо по-английски сделанная драматургическая трилогия с четко выстроенным сюжетом. Плюс фирменный авторский юмор, дающий неожиданную подсветку знакомым персонажам (среди которых Чаадаев, Аксаков, Георг Гервег, Карл Маркс, Огарев, Герцен, Луи Блан). Как умелый голливудский практик, Стоппард резко перебивает интеллектуальные разговоры очередным фактом «личной жизни».

Не испытывая лишнего пиетета перед персонажами чужой истории (в «Береге Утопии» появляется единственный второстепенный англичанин-радикал Эрнст Джонс), Том Стоппард довольно безжалостен к русским, немецким, французским, венгерским и польским революционерам, нашедшим в Англии приют. Когда со сцены в пятый раз напоминают, что Белинский не знал европейских языков, просто даже хочется заступиться за нашего критика. И впрямь не знал, но ведь и не писал пьес «из иностранной жизни».

Между тем незнание русского языка сыграло со Стоппардом злую шутку. Избегнув всех привычных соблазнов русской клюквы (вроде медведей на улице, икры на завтрак), он попался в другую ловушку. Не улавливая разницу между речью устной и письменной, он заставил своих героев объясняться фразами из статей, писем и дневников. И эта книжная выспренность речей придает неслышный английскому уху дополнительный комический оттенок всему произносимому.

РАМТ и его руководитель Алексей Бородин отнеслись к «Берегу Утопии» не просто как к лучшей бродвейской пьесе, но как к современной классике. В двухлетнюю работу над постановкой был включен весь коллектив театра. Треть зрительного зала отдали под расширение планшета сцены. Сценограф Станислав Бенедиктов создал выразительную, лаконичную и легко трансформирующуюся сценическую среду, позволяющую легко перебрасывать действие из имения Бакуниных в Москву, в Петербург, в Париж, в Лондон, в Женеву, из дома Герцена на уличные баррикады. Актеры честно осваивают и громады текста. И переходы-переброски с роли на роль. Скажем, Нелли Уварова играет и подругу Бакунина – Натали Беер, и жену Герцена, и любовницу Огарева Мери Сетерленд. А Евгений Редько не только рельефно сыграет Белинского, но и появится Луи Бланом. Наиболее законченные образы создали Илья Исаев (Герцен) и Алексей Розин (Огарев).

Понятно, что многие роли пока только намечены. И театру еще предстоит «доводить спектакль до готовности» (скажем, разобраться с постоянно фонящим звуком на авансцене). Но с широковещательными анонсами – «Трилогия «Берег Утопии» – главное событие сезона», которыми обклеили всю Москву, явно поторопились. Впрочем, крепкий, добротный, весьма неровный спектакль, безусловно, найдет свою публику.