Евгений Редько

Об авторских правах - можно вставить просто ссылку на блог:)

как хорошо, что люди стремятся в нашу столицу и из-за любви к искусству (не потому что - только в москве деньги платят

Обидно мне за родной город!

Берег утопии/день выборов
mood: умственный промискуитет (с)

Предупреждение: это мои впечатления от Берега Утопии Тома Стоппарда. Много.

Знаете, весь кайф от Берега утопии был умножен тем, что мы смотрели его 2 марта. В день этих фиговых выборов слушать о свободе и будущем России из уст Белинского и Герцена. Ах!

Мои ожидания оправданы полностью. Так сказать интеллектуальное и культурное удовлетворение, даа.) В РАМТе я была впервые, ибо до этого считала его, даже не могу объяснить почему – низкопробным и с не самым лучшим качеством игры |дада после Ленкома и Малого, казалось, куда уж там| Однако именно игра, само качесвто и мастерство игры поразило – тем более, в отличии от нас, они там не сидели весь день на стульях, а взрывались на сцене, попускали через себя то время, тех людей, их боль за Россию, патриотизм, чувства, ссылки и вообще всё то, что в принципе не так-то просто понять сейчас. Да и тогда не все понимали.

Берег утопии - это о нашей интеллигенции, мыслителях, деятелях истории и литературы начала и середины 19 века, о их ссылках, эмиграциях, больших надеждах на французскую революцию, неоправдании этих надежд и тд..

Сразу вспоминалась литература и история класса эдак 9 – всё же это проходили – и западников и славянофилов, и Колокол с Телескопом, нашу русскую интеллигенцию, но не понимали – для понимания таких вещей нужна определённая база. А ещё вспомнились "Литературные анекдоты" Хармса - ибо иронии в постановке немало.

Вообще представить такой безответный патриотизм мне сложно, они святые и ими восхищаются, как декабристами, правда, сложно поверить в таких людей – так любить свою Россию, думать о будущем Её и её людей, народа, удивительно. Хоть и говорили и говорят об отсталости России, но русская интеллигенция – феномен, какого не было нигде. Равно как и русская литература.

Актёрская игра несомненно привнесла свою оценку, ибо, конечно, до последней чёрточки ни Белинский, ни Бакунин такими не были, но именно создание и передача образов создали эпоху революции, витающей в воздухе, до последнего штриха. Образы Станкевича и Белинского заинтересовали больше остальных – такие нервные, чуткие возвышенные и тонкие, что словно бы вся интеллектуальная сила и чуткость России – сквозь них, как сквозь провода-передатчики. Динамика и эволюция Белинского боооже, как же он сыграл |восторг| Мне не дадут соврать.)

Читают Гегеля, Маркса, Шеллинга, говорят о революции, но поначалу - по вечерам в деревне, ибо берег реальности, на который их бросило, куда прозаичнее и приземлённее, чем образ революции, свободы, а потом и свободы, равенства, братства. Они воплощали в реальность утопические идеи, а уж, учитывая, что в российскую реальность..

Наша интеллигенция, мыслители, двигатели, так искалеченные своей родиной, но всё таки предназначенные именно для этого времени. «Раскрывать людям глаза, а не выкалывать их. Наше значение не в том чтобы преодолеть несовершенство данной нам реальности. Наше значение в том, как мы живём в своём времени. Другого нам не дано»

Весьма ёмко и точно. Над такими постановками думают, их анализируют.
И, к слову – целостно – детали – меня сразу эта люстра зацепила – она кренилась от действия к действию, тонула, как от неспособности реализации революции в России, неготовой к этому, так и от краха духовного, личностного краха героев. И музыка и костюмы, освещение – именно так и никак по другому. Дада, и ещё этот аккордеон, который "повышал голос" на Герцена. Образно всё и символично.

Занятно. Мне есть над чем подумать.

Серьезных партий, как мы сказали, было только две, то есть партия
формальной республики и насильственного социализма, - Ледрю-Роллена и Луи
Блана. Об нем я еще не говорил, а знал его почти больше, чем всех
французских изгнанников.
Нельзя сказать, чтоб воззрение Луи Блана было неопределенно, - оно во
все стороны обрезано, как ножом, Луи Блан в изгнании приобрел много
фактических сведений (по своей части, то есть по части изучения первой
французской революции), несколько устоялся и успокоился, но в сущности
своего воззрения не подвинулся ни на один шаг с того времени, как писал
"Историю десяти лет" и "Организацию труда". Осевшее и устоявшееся было то же
самое, что бродило смолоду. (38)
В маленьком тельце Луи Блана живет бодрый и круто сложившийся дух, tres
eveille 57, с сильным характером, с своей определенно вываянной особностью и
притом совершенно французской. Быстрые глаза, скорые движения придают ему
какой-то вместе подвижный и точеный вид, не лишенный грации. Он похож на
сосредоточенного человека, сведенного на наименьшую величину, - в то время
как колоссальность его противника Ледрю-Роллена похожа на разбухнувшего
ребенка, на карлу в огромных размерах или под увеличительным стеклом. Они
оба могли бы чудесно играть в Гулливеровом путешествии.
Луи Блан - и это большая сила и очень редкое свойство - мастерски
владеет собой, в нем много выдержки, и он в самом пылу разговора не только
публично, но и в приятельской беседе никогда не забывает самые сложные
отношения, никогда не выходит из себя в споре, не перестает весело
улыбаться... и никогда не соглашается с противником. Он мастер рассказывать
и, несмотря на то что много говорит - как француз, никогда не скажет лишнего
слова - как корсиканец.
Он занимается только Францией, знает только Францию и ничего не знает,
"разве ее". События мира, открытия науки, землетрясения и наводнения
занимают его по той мере, по которой они касаются Франции. Говоря с ним,
слушая его тонкие замечания, его занимательные рассказы, легко изучить
характер французского ума, и тем легче, что мягкие образованные формы его не
имеют в себе ничего вызывающего раздражительную колкость или ироническое
молчание, - тем самодовольным, иногда простодушным, нахальством, которое
делает так несносным сношения с современными французами.
Когда я ближе познакомился с Луи Бланом, меня поразил внутренний
невозмутимый покой его. В его разумении все было в порядке и решено; там не
возникало вопросов, кроме второстепенных, прикладных. Свои счеты он свел: er
war im Klaren mit sich 58, ему было нравственно свободно - как человеку,
который знает, что он прав. В частных ошибках своих, в промахах друзей он
сознавался добродушно, теоретических угрызений совести (39) у него не было.
Он был доволен собой после разрушения республики 1848, как Моисеев бог -
после создания мира. Подвижной ум его, в ежедевных делах и подробностях -
был японски неподвижен во всем общем. Эта незыблемая уверенность в основах
однажды принятых, слегка проветриваемая холодным рациональным ветерком, -
прочно держалась на нравственных подпорочках, силу которых он никогда не
испытывал, потому что верил в нее. Мозговая религиозность и отсутствие
скептического сосания под ложкой обводили его китайской стеной, за которую
нельзя было забросить ни одной новой мысли, ни одного сомнения 59.
Я иногда, шутя, останавливал его на общих местах - которые он,
вероятно, повторял годы, не думая, чтоб можно было возражать на такие
почтенные истины, и сам не возражая: "Жизнь человека - великий социальный
долг; человек должен постоянно приносить себя на жертву обществу..."
- Зачем же? - спросил я вдруг.
- Как зачем? Помилуйте: вся цель, все назначение лица - благосостояние
общества.
- Оно никогда не достигнется, если все будут жертвовать и никто не
будет наслаждаться.
- Это игра слов.
- Варварская сбивчивость понятий, - говорил я, смеясь. (40)
- Мне никак не дается материалистическое понятие о духе, - говорил он
раз, - все же дух и материя разное, - тесно связанное, так тесно, что они и
не являются врозь, но все же они не одно и то же... - И видя, что как-то
доказательство идет плохо, он вдруг прибавил: - Ну вот, я теперь закрываю
глаза и воображаю моего брата - вижу его черты, слышу его голос - где же
материальное существование этого образа?
Я сначала думал, что он шутит, но, видя, что он говорит совершенно
серьезно, я заметил ему, что образ его брата на сию минуту в фотографическом
заведении, называемом мозгом, и что вряд есть ли портрет Шарля Блана
отдельно от фотографического снаряда...
- Это совсем другое дело, материально в моем мозгу нет изображения
моего брата.
- Почем вы знаете?
- А вы почем?
- По наведению.
- Кстати - это напоминает мне преуморительный анекдот...
И тут, как всегда, рассказ о Дидро или m-me Ten-cin, очень милый, но
вовсе не идущий к делу.
В качестве преемника Максимилиана Робеспьера Луи Блан - поклонник Руссо
и в холодных отношениях с Вольтером. В своей "Истории" он по-библейски
разделил всех деятелей на два стана. Одесную - агнцы братства, ошуйю - козлы
алчности и эгоизма. Эгоистам вроде Монтеня пощады нет, и ему досталось
порядком. Луи Блан в этой сортировке ни на чем не останавливается и,
встретив финансиста Лау, смело зачислил его по братству - чего, конечно,
отважный шотландец никогда не ожидал.
В 1856 году приезжал в Лондон из Гааги - Барбес. Луи Блан привел его ко
мне. С умилением смотрел я на страдальца, который провел почти всю жизнь в
тюрьме. Я прежде видел его один раз, - и где? В окне Hotel de Ville 15 мая
1848, за несколько минут перед тем, как ворвавшаяся Национальная гвардия
схватила его 60. (41)
Я звал их на другой день обедать, они пришли, и мы просидели до поздней
ночи.
Они просидели до поздней ночи, вспоминая о 1848 годе; когда я проводил
их на улицу и возвратился один в мою комнату, мною овладела бесконечная
грусть, я сел за свой письменный стол и готов был плакать...
Я чувствовал то, что должен ощущать сын, возвращаясь после долгой
разлуки в родительский дом; он видит, как в нем все почернело, покривилось,
отец его постарел, не замечая того; сын очень замечает, и ему тесно, он
чувствует близость гроба, скрывает это, но свиданье не оживляет его, не
радует, а утомляет.
Барбес, Луи Блан! ведь это все старые друзья, почетные друзья кипучей
юности. "Histoire de dix ans" 61, процесс Барбеса перед Камерой пэров, все
это так давно обжилось в голове, в сердце, со всем с этим мы так сроднились
- и вот они налицо.
Самые злые враги их никогда не осмеливались заподозреть неподкупную
честность Луи Блана или набросить тень на рыцарскую доблесть Барбеса.

Между эмигрантами были замечательные личности, как, например, Луи Блан. Он не бедствовал, зарабатывал порядочно пером, жил скромно и был отлично принят английской аристократией. Луи Блан был корсиканец, очень маленького роста; огромные черные глаза его были исполнены ума и находчивости. Он любил говорить, рассказывать: анекдоты так и сыпались, но в его слоге было что-то книжное, если я могу так выразиться: он слишком хорошо говорил. Луи Блан не бывал у нас по воскресеньям, так же как и Маццини, известный итальянский революционер и глава демократической партии в Италии. Оба они не желали мешаться с простыми выходцами и бывали только в другие дни по приглашению Герцена или по собственной инициативе. Луи Блан поражал необыкновенной памятью и большой начитанностью, особенно в отношении истории и литературы. Когда он в разговоре вспоминал какое-нибудь историческое событие, то обрисовывал его так ярко, с такими подробностями, что, казалось, он был сам свидетелем передаваемого.

Надо же было вот так обстоятельно, четко и подробно охватить все 10 часов с небольшим, что мы провели в стенах РАМТ!!!
Что я могу сказать о прочитанном. Исаев для меня и до БУ был актером с большой буквы. Как сказала одна из зрительниц во время обсуждения, от этого театра ничего другого никто не ожидал (естественно, имея в виду гениальность постановки)!
Белинский-невротик обаятелен до неприличия (по крайне мере Редько сделал своего героя одним из самых ярких персонажей спектакля).
В целом до сих пор трудно собраться с мыслями при воспоминании об увиденном. Но это было потрясающе!!!

Евгений Редько, чьё внешнее сходство со Стоппардом невозможно не заметить