Луи-Блан:
Цитата:
Серьезных партий, как мы сказали, было только две, то есть партия
формальной республики и насильственного социализма, - Ледрю-Роллена и Луи
Блана. Об нем я еще не говорил, а знал его почти больше, чем всех
французских изгнанников.
Нельзя сказать, чтоб воззрение Луи Блана было неопределенно, - оно во
все стороны обрезано, как ножом, Луи Блан в изгнании приобрел много
фактических сведений (по своей части, то есть по части изучения первой
французской революции), несколько устоялся и успокоился, но в сущности
своего воззрения не подвинулся ни на один шаг с того времени, как писал
"Историю десяти лет" и "Организацию труда". Осевшее и устоявшееся было то же
самое, что бродило смолоду. (38)
В маленьком тельце Луи Блана живет бодрый и круто сложившийся дух, tres
eveille 57, с сильным характером, с своей определенно вываянной особностью и
притом совершенно французской. Быстрые глаза, скорые движения придают ему
какой-то вместе подвижный и точеный вид, не лишенный грации. Он похож на
сосредоточенного человека, сведенного на наименьшую величину, - в то время
как колоссальность его противника Ледрю-Роллена похожа на разбухнувшего
ребенка, на карлу в огромных размерах или под увеличительным стеклом. Они
оба могли бы чудесно играть в Гулливеровом путешествии.
Луи Блан - и это большая сила и очень редкое свойство - мастерски
владеет собой, в нем много выдержки, и он в самом пылу разговора не только
публично, но и в приятельской беседе никогда не забывает самые сложные
отношения, никогда не выходит из себя в споре, не перестает весело
улыбаться... и никогда не соглашается с противником. Он мастер рассказывать
и, несмотря на то что много говорит - как француз, никогда не скажет лишнего
слова - как корсиканец.
Он занимается только Францией, знает только Францию и ничего не знает,
"разве ее". События мира, открытия науки, землетрясения и наводнения
занимают его по той мере, по которой они касаются Франции. Говоря с ним,
слушая его тонкие замечания, его занимательные рассказы, легко изучить
характер французского ума, и тем легче, что мягкие образованные формы его не
имеют в себе ничего вызывающего раздражительную колкость или ироническое
молчание, - тем самодовольным, иногда простодушным, нахальством, которое
делает так несносным сношения с современными французами.
Когда я ближе познакомился с Луи Бланом, меня поразил внутренний
невозмутимый покой его. В его разумении все было в порядке и решено; там не
возникало вопросов, кроме второстепенных, прикладных. Свои счеты он свел: er
war im Klaren mit sich 58, ему было нравственно свободно - как человеку,
который знает, что он прав. В частных ошибках своих, в промахах друзей он
сознавался добродушно, теоретических угрызений совести (39) у него не было.
Он был доволен собой после разрушения республики 1848, как Моисеев бог -
после создания мира. Подвижной ум его, в ежедевных делах и подробностях -
был японски неподвижен во всем общем. Эта незыблемая уверенность в основах
однажды принятых, слегка проветриваемая холодным рациональным ветерком, -
прочно держалась на нравственных подпорочках, силу которых он никогда не
испытывал, потому что верил в нее. Мозговая религиозность и отсутствие
скептического сосания под ложкой обводили его китайской стеной, за которую
нельзя было забросить ни одной новой мысли, ни одного сомнения 59.
Я иногда, шутя, останавливал его на общих местах - которые он,
вероятно, повторял годы, не думая, чтоб можно было возражать на такие
почтенные истины, и сам не возражая: "Жизнь человека - великий социальный
долг; человек должен постоянно приносить себя на жертву обществу..."
- Зачем же? - спросил я вдруг.
- Как зачем? Помилуйте: вся цель, все назначение лица - благосостояние
общества.
- Оно никогда не достигнется, если все будут жертвовать и никто не
будет наслаждаться.
- Это игра слов.
- Варварская сбивчивость понятий, - говорил я, смеясь. (40)
- Мне никак не дается материалистическое понятие о духе, - говорил он
раз, - все же дух и материя разное, - тесно связанное, так тесно, что они и
не являются врозь, но все же они не одно и то же... - И видя, что как-то
доказательство идет плохо, он вдруг прибавил: - Ну вот, я теперь закрываю
глаза и воображаю моего брата - вижу его черты, слышу его голос - где же
материальное существование этого образа?
Я сначала думал, что он шутит, но, видя, что он говорит совершенно
серьезно, я заметил ему, что образ его брата на сию минуту в фотографическом
заведении, называемом мозгом, и что вряд есть ли портрет Шарля Блана
отдельно от фотографического снаряда...
- Это совсем другое дело, материально в моем мозгу нет изображения
моего брата.
- Почем вы знаете?
- А вы почем?
- По наведению.
- Кстати - это напоминает мне преуморительный анекдот...
И тут, как всегда, рассказ о Дидро или m-me Ten-cin, очень милый, но
вовсе не идущий к делу.
В качестве преемника Максимилиана Робеспьера Луи Блан - поклонник Руссо
и в холодных отношениях с Вольтером. В своей "Истории" он по-библейски
разделил всех деятелей на два стана. Одесную - агнцы братства, ошуйю - козлы
алчности и эгоизма. Эгоистам вроде Монтеня пощады нет, и ему досталось
порядком. Луи Блан в этой сортировке ни на чем не останавливается и,
встретив финансиста Лау, смело зачислил его по братству - чего, конечно,
отважный шотландец никогда не ожидал.
В 1856 году приезжал в Лондон из Гааги - Барбес. Луи Блан привел его ко
мне. С умилением смотрел я на страдальца, который провел почти всю жизнь в
тюрьме. Я прежде видел его один раз, - и где? В окне Hotel de Ville 15 мая
1848, за несколько минут перед тем, как ворвавшаяся Национальная гвардия
схватила его 60. (41)
Я звал их на другой день обедать, они пришли, и мы просидели до поздней
ночи.
Они просидели до поздней ночи, вспоминая о 1848 годе; когда я проводил
их на улицу и возвратился один в мою комнату, мною овладела бесконечная
грусть, я сел за свой письменный стол и готов был плакать...
Я чувствовал то, что должен ощущать сын, возвращаясь после долгой
разлуки в родительский дом; он видит, как в нем все почернело, покривилось,
отец его постарел, не замечая того; сын очень замечает, и ему тесно, он
чувствует близость гроба, скрывает это, но свиданье не оживляет его, не
радует, а утомляет.
Барбес, Луи Блан! ведь это все старые друзья, почетные друзья кипучей
юности. "Histoire de dix ans" 61, процесс Барбеса перед Камерой пэров, все
это так давно обжилось в голове, в сердце, со всем с этим мы так сроднились
- и вот они налицо.
Самые злые враги их никогда не осмеливались заподозреть неподкупную
честность Луи Блана или набросить тень на рыцарскую доблесть Барбеса.
Герцен, "Былое и думы"
Цитата:
Между эмигрантами были замечательные личности, как, например, Луи Блан. Он не бедствовал, зарабатывал порядочно пером, жил скромно и был отлично принят английской аристократией. Луи Блан был корсиканец, очень маленького роста; огромные черные глаза его были исполнены ума и находчивости. Он любил говорить, рассказывать: анекдоты так и сыпались, но в его слоге было что-то книжное, если я могу так выразиться: он слишком хорошо говорил. Луи Блан не бывал у нас по воскресеньям, так же как и Маццини, известный итальянский революционер и глава демократической партии в Италии. Оба они не желали мешаться с простыми выходцами и бывали только в другие дни по приглашению Герцена или по собственной инициативе. Луи Блан поражал необыкновенной памятью и большой начитанностью, особенно в отношении истории и литературы. Когда он в разговоре вспоминал какое-нибудь историческое событие, то обрисовывал его так ярко, с такими подробностями, что, казалось, он был сам свидетелем передаваемого.
Наталья Тучкова-Огарева, "Воспоминания"