Ничего себе отзыв. Прямо "Сумбур вместо музыки"
!
А вот мои вчерашние впечатления. Как говорится, "два мира, два детства"...
Большое субъективное препятствие к восприятию этой постановки: во всём спектакле Ц. не только единственный нормальный человек, но и единственный нормальный мужчина. Тошнительно, хотя, вероятно, не противоречит исходному тексту. (Как заметил некто выше по ветке форума, Набоков имел определённый пунктик.) Конечно, такое решение придаёт дополнительную омерзительность лже-миру, в который Ц. занесло по ошибке; и всё-таки лишней щепотью соли можно испортить самое великолепное блюдо. Очень убедительно, изобретательно, с юмором играли все. Месье Пьер, например, получился шикарный – но патологический насквозь, чрезмерно, и радость от прекрасной игры увядала тут же, на корню от этого яда. Трудно сосредоточиться на идеях, когда борешься с позывами. – Но, вероятно, большинству публики такое зрелище нипочём.
Можно предположить за этим решением метафору душевной цельности Ц. Её подлинность подтверждена тем, что сам Ц. её не сознаёт. Не нарочно, не по сознательной воле он «непрозрачен» и «гносеологически гнусен». Он не выбирал свою натуру и даже не подозревает, что можно отказаться быть, чем тебя создал Творец; поэтому не способен купить избавление даже от самых страшных мук попыткой изменить Ему. Ближе к началу Ц. наивно оправдывается по поводу своей красивой гиперболы – тени, которая не сразу последовала за вставшим человеком: лучшее подтверждение, что он никогда ничего не делал назло. Он почти извиняется перед ущербными, не способными понять простую вещь. Не Ц. себя противопоставил уродам, а Тот, кто его создал. В Ту инстанцию все претензии, плиз. Возможно, неспособность Ц. душевно скурвиться проиллюстрирована его глухотой к домогательствам месье Пьера. Это соображение несколько примиряет с одиозными намёками.
Сложность главной роли в том, что все остальные персонажи определились (определены) и потому активны: у них есть цель, которую они преследуют; а Ц. в тупике и большей частью паузирует. В продолжение почти всего спектакля Ц. – мишень бесчисленных издевательств. Какофония ущербных сущностей вокруг заглушает его чистый внутренний тон, а чем горю помочь, он пока не знает и потому бездеятелен. Понять собственную реальность и значимость («я есмь»), обрести через это собственную волю, которая приведёт к самостоятельным поступкам, он сможет лишь в конце истории. До тех пор ему остаётся отказывать бесноватым в сотрудничестве: не вступать в их игры, а если уж повёлся на очередной розыгрыш, смолкнуть и отстраниться, чуть заметил подвох. Безусловно убеждает у Редько характер этого немого отказа: даже когда его Ц. стараются унизить, не получается. (Это решение было для меня после книги совершенно непредвиденным и восхитило: в спектакле достоинство Ц. сохраняется потому, что находится внутри него; тут не чувство своего достоинства, а подлинная самоценность, которую не отнять.) «Твёрдая точка» внутри действительно существует. Ц. отворачивается или опускает глаза, и в этот момент от него исходит мощнейшее отторжение. Смятение не идёт у него дальше физической дурноты. Нервный, зашуганный человек превращается в сверкающий, жёсткий, холодный мрамор: вы – скверна. Вы хотите осквернить меня. Этого не будет. – И он остаётся чистым, потому что не идёт навстречу палачам ни на миллиметр, хоть они его пугают, хоть подают надежду, хоть… м-да, см. выше. Не удаётся добиться от него внутреннего соучастия, и как раз это заставляет палачей всё лихорадочней искать «подход» к Ц., точку, в которой он начнёт сознавать себя и чувствовать, как один из них. Но даже страх не отменяет его мраморной холодности и твёрдости. (Изредка он всё же становится тёплым: рядом с ребёнком или женщиной, против которых у него нет средства. Понимает, что жена законченная развратница – ух, какой шикарный был вопль насчёт «куклы крашеной!!!» –, а любит её. В изначальном, прямом и точном смысле слова. Но и эта его уязвимость, как всякая другая, ничего не меняет – не меняет его.) Иными словами, Ц. не соблазняется странной всеобщей жизнью, которую её участники продолжают ему предлагать, уже решив убить его за отказ ею соблазниться. Им важно, чтобы он успокоил их перед тем, как исчезнуть: мол, в конечном итоге самый непрозрачный (будет) таков, как мы. В финале палач на коленях умоляет Ц. не нарушать этой иллюзии: его «нечестно» означает – твой окончательный отказ, твоё освобождение перечёркивает меня, пощади, вернись в общую шизу, будь таким, как я, чтобы мне и дальше верилось в мою нормальность, в универсальность пустоты, в отсутствие неистребимой твёрдой точки. В отсутствие Того, кого Ц., ораторствуя на табуретке, пока не смог назвать, но Чьим прекрасным творением он всю жизнь оставался.
Как святой Антоний среди бесов.
В этом спектакле получилось так. Не уверена, что Набоков имел в виду это.
Запомнился монолог о страхе («совестно»): и сам текст верен, и произнесли его со знанием дела. Ц. медленно, тяжко поднимается над своим страданием: страх ещё колотит его, но он уже понимает, что по ту сторону страха ждёт иная, подлинная жизнь. Он уже шутит над тем, что пока не может преодолеть.
Не всегда правы те, кто упрекают Редько в чрезмерной эмоциональности: по большей части колебание нервов происходит у него в связи с неким существенным содержанием и хорошо его передаёт. В роли Ц. вообще смешно говорить о чрезмерном волнении. Если Вы даже ни разу не были в смертельной опасности, когда положение вдобавок представляется безвыходным, представьте себе, на худой конец, поход к стоматологу в советские времена: ветхая бормашина с черепашьим числом оборотов в минуту и ноль анестезии.
Теперь вспомните биографию исполнителя: стройбат и перелёт через стену с битым стеклом по верху. Человек знает цену тому, что для многих существует лишь умозрительно, как некая литературная красивость, а значит, и веры ему больше, чем «теоретикам». Была минута, когда со сцены звучало то же, что внутри меня: никакие муки меня не отменят. Мой Автор, Ты назначил мне быть, и я есмь.
...Откуда взялся противоположный упрёк - в отсутствии эмоций -, совсем непонятно. Вообще, можно упрекнуть Р. в том и в этом – да в чём угодно, кроме халтуры: он никогда не присутствует на сцене порожняком и никогда ничего не делает всуе. Святая искренность. Он честно живёт вместе со своим персонажем, даже когда жизнь выдалась жуткая, и не позволяет себе отдохнуть. Я то и дело внимательно поглядывала на него, когда он оставался в стороне и позади действия, но всегда видела Ц., а не его субстрат. Спасибо.
Вход
Регистрация
FAQ
Впрочем, после Берега можно записываться сразу в фанаты многих.
.