Евгений Редько

Я поняла, что мне нужно НЕЧТО — и серьез, и юмор, и актер, который замечательно поет, танцует. Все это есть в нашем фильме.

"...В середине обеда вошел в переднюю новый гость, совершенно нам незнакомый. Пока он медленно раздевался, все мы, в том числе и отец, оставались в недоумении. Гость остановился на пороге в залу и, окинув всех быстрым взглядом, проговорил слова всем известной малороссийской песни:
Ходит гарбуз по городу,
Пытается своего роду:
Ой, чи живы, чи здоровы,
Все родичи гарбузовы?
Для Щепкина, с детства слышавшего певучую украинскую речь, подолгу жившего в Харькове и Полтаве, шутливый куплет незнакомца прозвучал словно пароль. "Да это ж Гоголь... Николай Васильевич! - воскликнул хозяин дома, заключив гостя в объятия..."

"...Ну а когда Щепкин и Гоголь затягивали украинские песни, лица у всех теплели, преображались, споры умолкали, наступало уиротворение. Оба были влюблены в украинскую песню и не могли скрыть этого от слушателей, заражая их своей любовью.

"Прислушиваясь к их разговору, вы могли слышать под конец: вареники, голубцы, паляницы, - и лица их сияли улыбкою."

Подруга услышала, как по радио сказали, что Гоголь прекрасно готовил макароны. ... Впрочем, радио - источник ненадежный.

Страдальческий, умиротворенный и на все уже подготовленный облик Гоголя, - Гоголя последних дней, - остался в моей жизни самым трогательным воспоминанием, наравне с обликом медленно умирающего и все еще волнующегося Белинского.

...Когда я стал читать вслух письмо Гоголя, Белинский слушал его совершенно безучастно и рассеянно, - но, пробежав,строки Гоголя к нему самому, Белинский вспыхнул и промолвил: "А, он не понимает, за что люди на него сердятся - надо растолковать ему это - я буду ему отвечать".
Он епонял вызов Гоголя.
(...) Когда работа была кончена, он посадил меня перед круглым столом своим и прочел свое произведение.
Я испугался и тона, и содержания этого ответа, и, конечно, - не за Белинского (...); я испугался за Гоголя, который должен был получить ответ, и живо представил себе его положение в минуту, когда он станет читать это страшное бичевание. (...) Я хотел объяснить Белинскому весь объем его страсной речи, но он знал это лучше меня, как оказалось: "А что же делать? - сказал он. - Надо всеми мерами спасать людей от бешенного человека, хотя бы взбесившийся был сам Гомер. ЧТо же касается до оскорбления Гоголя, я никогда не могу так оскорбить его, как он оскорблял меня в душе моей и в моей вере в него".
Письмо было послано. (...)
... В Париж пришел также и ответ Гоголя на письмо Белинского из Зальцбрунна. Грустно замечал в нем Гоголь, что опять повторилась старая русская история, по которой одно неосновательное убеждение или слепое увлечение непременно вызывает с противной стороны другое, еще более рискованное и преувеличенное, посылал своему критику желание душевного спокойствия и восстановления сил и разбавлял все это мыслями о серьезности века, занимающегося идеей полнейшего построения жизни, какого еще и не было прежде. Что он подразумевал под этим построением, - письмо не высказвыало и вообще не отличалось ясностью изложения. Белинский не питал злобы и ненависти лично к автору "Переписки", прочел с участием его письмо и заметил только: "Какая запутанная речь; да, он должен быть очень несчастлив в эту минуту"...

Страдальческий, умиротворенный и на все уже подготовленный облик Гоголя, - Гоголя последних дней, - остался в моей жизни самым трогательным воспоминанием, наравне с обликом медленно умирающего и все еще волнующегося Белинского

"...В ту же ночь - с 11-го на 12-е - он молился до трех часов на коленях перед иконою. К трем часам разбудил мальчика своего Семена. Спросил его, холодно ли в той комнате, где он обыкновенно занимался. Мальчик ответил, что гораздо холоднее. Не послушался его убеждений лечь спать, оделся в теплый плащ, взял свечу и пошел в кабинет, велел мальчику следовать за собою, останавливался во всех комнатах и крестился. Пришедши в кабинет, велел мальчику открыть трубу, но так осторожно, чтобы не разбудить ни одного человека. Между тем перебирал свои бумаги: некоторые откладывал в портфель, другие обрекал. Эти последние велел мальчику связать трубкою и положить в камин. Семен бросился на колени и слезно убеждал не жечь их, говоря ему, что он будет сожалеть о них, когда выздоровеет. "Не твое дело!" - отвечал он. Сам зажег бумаги. Когда обгорели угли, огонь стал потухать. Мальчик обрадовался. Но Николай Васильевич заметил это, велел развязать связку, еще подложить огня и ворочал бумаги до тех пор, пока они не превратились в пепел. В продолжение всего сожжения он крестился.
По окончании дела от изнеможения опустился в кресло. Мальчик плакал и говорил: "Что это вы сделали?" - "Тебе жаль меня", - сказал ему, обнял его, поцеловал и заплакал сам. Крестясь по-прежнему, возвратился он в спальню, лег на постель и горько заплакал.
<...>
Он делал это сознательно, в полной уверенности, что поступает правильно, единственно верно, хотя - и оттого плакал он - понимал уже, что не сможет восстановить написанного. Это было не то сожжение, какое он учинял своим трудам прежде, это был расчет с писательством и с жизнью. Более ни жить, ни писать было нечем и не для чего."

"Но за Белинским уже нечего было наблюдать: он не вставал с постели. Он уже дышал через золото, грудь хрипела... Его выводили посидеть во двор, где чахлая майская зелень уже пробивалась сквозь камни. "Дышу через золото, а в карманах нет", - шутил он. Он уже не мог писать. Но мог еще говорить. В день накануне смерти он встал неожиданно с кушетки и стал произносить речь к народу. Он спешил, выхаркивая кровь, захлебываясь ею, он торопился высказать что-то существенное и единственное, и подхватившая его под руки жена поняла только одно: слово "гений". Он несколько раз произнес это слово, он и отсутствующий народ хотел убедить в том, что прав все же гений - то есть и он, Гоголь, о котором Белинский так и не успел произнести "последнего слова". Впрочем, это и было его последнее слово. Он задыхался, вспоминает жена, с тоской и болью восклицал: "А они меня понимают? Это... ничего, теперь не понимают, после поймут... А ты-то понимаешь меня?" - "Конечно, понимаю". - "Ну так растолкуй им и детям".
В шестом часу утра 26 мая он тихо скончался.
Всего лишь несколько человек шли за гробом. После дождя пекло солнце, улицы Петербурга подсохли, и от прикосновения тележных колес, везших простой дощатый гроб, поднималась густая пыль. Какой-то нищий спросил, кого хоронят, и, не получивши ответа, присоединился к процессии. На кладбище не говорилось никаких речей. Гроб опустили в могилу, которая наполовину была залита водой (вода от растаявшего снега не могла впитаться в стылую землю). Он поплыл в ней, закачался. Быстро забросали яму землей, перекрестились и ушли, оставив возле свежего бугорка вдову и дочь.

и еще о Зальцбрунне

Диалог этот состоялся заочно и произошел не в России, хотя спорили в нем о России. Случилось так, что Белинский и Гоголь оказались к тому времени за границей, причем недалеко друг от друга: один во Франкфурте, другой в Зальцбрунне. Не случись так, они, возможно, и не стали бы писать друг другу. В России Белинский никогда б не решился написать и отправить по почте такого письма, Гоголь в свою очередь, вряд ли бына это письмо ответил.
Переписка эта стала как бы дополнением к «Выбранным местам из переписки с друзьями», их продолжением: отзыв Белинского породил отзыв Гоголя, на этот отзыв Белинский откликнулся новым отзывом, возник спор, от него пошло эхо.
Столкновение это переступило границы журнальной полемики – то был открытый поединок, не связанный условностями печатного слова.
«На подобную начинательную роль, - писал И.А. Гончаров о Белинском, - нужна была именно такая горячая натура, как и его, и такие способы и приемы, какие с успехом были употреблены им; другие, более мягкие, покойные, строго обдуманные, не дали бы ему сделать и половины того, что сделал он, образуя тогда собой вместе с Гоголем, почти всю литературу». «Белинский, - добавляет И.С. Тургенев, - был именно тем, что мы бы решились назвать центральной натурой; то есть он всеми своими качествами и недостатками стоял близко к центру, к самой сути своего народа, а потому самые его недостатки… имели значение историческое».
Что же говорить о Гоголе, которого Белинский еще год назад, в 1846 году, в статье о «Петербургском сборнике» назвал «самым национальным» и «самым великим из русских поэтов».
Оба были центральные фигуры, оба стояли близко к сути своего народа, и оттого спор их приобрел значение историческое.
Белинский резко не принял книгу Гоголя. «Гнусная книга, - писал он Боткину, - гнусность подлеца». В первом томе «Современника» за 1847 год появилась его статья о «Выбранных местах». Цензура вымарала из нее целую треть. Да и сам он, предвидя препятствия с ее стороны, не сказал всей правды. Гоголь, по его выражению, в своей книге «все из себя вытряс», - Белинскому не дали.
Впрочем, кое-что он все-таки сказал. Книга, как мы уже писали, была объявлена падением Гоголя и потерею его для искусства. Белинский назвал автора книги «смиренным советодателем», который, «живя в разных немецких землях», не знает и не понимает своего народа, отворачивается от истинной злобы дня и оттого «сам существует для публики более в прошедшем».
Прочитав статью Белинского, Гоголь понял, что мир между ними нарушен, что отныне он теряет в Белинском не только человека, любящего его, но и человека, его поддерживавшего. Может быть, последнее обстоятельство было более всего важно для Гоголя. С Белинским он не хотел ссориться. Белинский был единственным, кто понимал его в критике. В его неподкупности и честности он не сомневался. Мнение Белинского было искренним.

Середниково

«Гоголь» посетил «Лермонтова».
С 11 по 14 августа 2008г. съёмочная группа художественного фильма «Гоголь. Ближайший» работала в усадьбе Середниково, расположенной совсем рядом с шумной и суетливой Москвой.
Это лермонтовское место: 1 июня 1829 года М.Ю.Лермонтов впервые приехал в Середниково. Впоследствии он неоднократно приезжал сюда в годы учения в Московском университетском благородном пансионе, а затем в Московском университете. Здесь он писал свои первые стихи.
Это уже не первое посещение усадьбы съёмочной группой «Гоголь. Ближайший». Как известно, первый съёмочный день, освящение и торжественное битьё тарелки состоялись именно здесь.
В Усадьбе Середниково созданы прекрасные условия для проведения киносъемок. На высоком холме, круто спускающемся к пруду с двумя островами, возвышается двухэтажный дом с бельведером и четырьмя флигелями, соединёнными между собой крытыми галереями. Все пять зданий охватывают парадный двор, который замыкают ворота с символическим солнцем. Профессионально восстановлена центральная часть сооружений, интерьера и окружающего парка, аллеи и дорожки которого изящно вписаны в причудливо изрезанный рельеф. Это место удивительное, завораживающее своей красотой и поэтичностью.
Блестящий ум и красота, вкупе с изысканным аристократизмом, привлекали к Александре Осиповне Смирновой-Россет лучшие творческие натуры. Пушкин ценил её колкие эпиграммы, Жуковский любил посещать её поэтические салоны, а император прислушивался к ненавязчивым и тонким высказываниям. Будучи проездом во Франции, Гоголь не преминул посетить её дом в Париже. «Незаурядный хохлик», как она его называла, всегда был в поле её человеческих и сердечных интересов.
Сцену посещения Гоголем и его другом Данилевским дома Смирновой в Париже снимали в роскошных интерьерах усадьбы. Александру Осиповну Смирнову-Россет тонко и глубоко исполняет Анастасия Заворотнюк, которая с радостью приняла предложение сняться в этой роли, желая дистанцироваться от сложившегося комедийного амплуа. Здесь же, в гостиной у Смирновой, снималась сцена, где Гоголь предстаёт перед зрителем не только великолепным рассказчиком, но и одарённым артистом, которому великолепно удавались гротескные образы: желая развеселить дочурку Смирновой, он вносит в Гостиную вареники в образе старухи-карлицы с длинным кривым носом из теста.
В кульминационный момент веселья в гостиную хмуро входят муж Смирновой и Николай Киселёв (Игорь Днестрянский), которые сообщают о гибели Пушкина…
А на другом берегу пруда тем временем художники торопились завершить строительство беседки с видом на озеро и парк.
В усадьбу были доставлены лошади, и снималась красивая сцена проездов Софи Виельгорской (которую исполняет молодая актриса, выпускница ГИТИСа, Мария Бурляева) и графа Апраксина (Иван Мурадханов). Сложность сцены состояла в том, что актёры должны были выполнить проезды не только соотнося движение коней с движением камеры, расположенной на подвижной стреле специального автомобиля, но и в нужных «точках» вести непринуждённую беседу... А Мария Бурляева, ко всему прочему, сидела в дамском седле, что, как известно, значительно затрудняет управление лошадью. Но молодые актёры с поставленной задачей справились, а лошади получили по морковке.
А вот съёмка сцены Гоголя и Виельгорской в беседке не обошлась без трудностей. Она должна была сниматься вечером. На фоне беседы, на противоположном берегу, в определённый момент должны зажечься праздничные огни фейерверка… Всё продумано и красиво… И вот: все готовы, осталось подсоединить электрический кабель, включить необходимые устройства и осветительное оборудование… Но…
Выяснилось, что на болотистом участке объездной дороги, в нескольких километрах, застрял тяжёлый передвижной генератор. (Снова, как и в Полтаве, именно это устройство ставит «подножку» Гоголю. В съёмочной группе даже поговаривают, что есть смысл не произносить слово «генератор» на проекте о Н.В.Гоголе, а назвать это важное устройство как-то по-другому и ласково, например «Геной». Желательно без обидных аллигаторных приставок). Солнце садится, режим вечернего освещения «уходит», нервы у режиссёра на пределе (ведь завтра съёмки не запланированы и службы должны разъехаться), но все попытки извлечь генератор из болота не принесли успеха.
Чуковский оказался прав: «Тяжёлая это работа – из болота тащить «Генерота»».
Тогда принимается радикальное решение: «Всем спать!». Срочно… Так как подъём у всех без исключения в три часа ночи (т.е. утра) с тем, чтобы к пяти было всё готово (в т.ч. костюмы, актёры, грим…) и на рассвете, в режиме «сонного утра» снять сцену, соответствующую режиму «зевающего вечера». Это единственная возможность, т.к.,например, исполнитель роли Гоголя, Евгений Редько, в 9 утра уже должен быть на другой площадке, в связи с другой историей и с другим генератором…
Для того, чтобы задуманное состоялось, не спала административная часть группы. Ночью был «добыт» трактор, генератор извлечён и на рассвете директор А.Миронов сообщил Н.С.Бондарчук, что «всё включено»…

С 23 по 25 июня в Оптиной Пустыни, по благословению Патриарха Алексия II, были проведены съёмки нескольких эпизодов, связанных с посещением Н.В.Гоголя Оптинской Обители.
Гоголь в своей жизни много путешествовал, объездил всю Европу, совершил паломничество в Иерусалим. Не раз бывал в Сергиевой Лавре, в Оптиной Пустыни. Слух о благодатных оптинских старцах привлекал едва ли не всю верующую Россию. Сюда стремились простые крестьяне, государственные мужи и известные писатели в поиске духовного утешения и наставления. В нашем фильме Гоголю сопутствует Константин Аксаков, а не Максимович. Здесь мы несколько нарушили историю, чтобы за небольшое экранное время глубже раскрыть образ молодого Аксакова. Вся семья Аксаковых была любима Гоголем. Константин был одарённым юношей, славянофилом, ходил в русской рубахе, что вызывало иронию и колкие замечания Гоголя, который не любил ничего показного.
Друзья прибыли в Оптину Пустынь 16 июня 1846г., где пробыли три дня. В Оптиной Пустыни, по воспоминаниям иноков, Гоголь был в Введенском храме на всенощном бдении. В первый свой приезд Гоголь познакомился со старцем Макарием, обладавшим даром прозорливости, есть свидетельство, что он предчувствовал приезд Гоголя. Отец Макарий был человеком просвещённым. Он занимался изданием святоотеческой литературы. Настоятель монастыря Архимандрит Моисей, вместе со старцем Макарием, рассылал духовную литературу по всей России. Гоголь был едва ли не единственным русским светским писателем, который читал святоотеческую литературу, делал в своих записных книжках выписки и сам творил духовные книги.
Божественная литургия вышла в свет уже после смерти писателя. Отцу Макарию было хорошо известно творчество Гоголя и его духовные искания. Здесь, в библиотеке Оптиной Пустыни, Гоголь прочёл на славянском языке книгу преподобного Исаака Сирина. Он сожалел, что не знал её раньше. Гоголь писал: «Здравую психологию, прямое понимание души встретил я у подвижников-отшельников… Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимание природы души».
Посещение Оптиной Пустыни произвело на Гоголя глубокое впечатление. Он писал: «Я заезжал в Оптинскую Пустынь и навсегда унёс о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской Горе не лучше. Благодать, видимо, там присутствует. Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. За несколько вёрст, подъезжая к Обители, уже слышишь её благоухание, всё становится приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше».
Гоголь был в Оптиной Пустыни три раза. Вероятно, во время последней встречи Гоголя со старцем Макарием Николай Васильевич просил его принять к себе в скит и стать монахом, к чему тяготела его душа. Сестра Гоголя Анна свидетельствовала, что брат её мечтал поселиться в Оптиной Пустыни. Но отец Макарий видел, что он не понесёт трудности монашеской жизни. Гоголь посылал в Оптину письма и деньги. Летописец Обители, иеромонах Евфимий подытожил земное странствование Гоголя.