Евгений Редько

Они охренели

Режим Владимира Путина явно переживает не лучшие времена. Безотносительно к тому, как все кончится – еще не было в России массовых демонстраций по 100-150 тысяч человек против Путина. Еще не было массового движения наблюдателей на выборах, когда десятки тысяч человек, в основном молодых и успешных менеджеров, по сути, образовали ядро нового политически активного класса. Еще не было бессменного «лагеря оппозиции», который, как Терминатор-2, как ни разгоняй, из капли собирается в другом месте.

В этих условиях следовало бы ожидать, что власть начнет проявлять некую осторожность. А что на деле?

17 мая судья Можайского городского суда Мартынов А.Н. признал братьев Зориных виновными в избиении члена ПЖиВ Игоря Арансона и его сына. Андрею Зорину назначили наказание – 3 месяца лишения свободы. При этом судья отказался принимать во внимание видео, на котором было видно, что это депутат от ПЖиВ и его сын (мастер спорта и кандидат в мастера спорту по боксу, соответственно), избивают братьев Зориных за то, что те, переходя улицу по пешеходному переходу, не уступили дорогу их машине.

Первыми подходят, первыми наносят профессиональный удар, бьют беспощадно, когда жертва уже стоит на четвереньках, бьют ногой в живот, когда жертва валяется навзничь – продолжают избиение, прямо у входа в супермаркет, на глазах народа и видеокамеры, уверенные в собственной безнаказанности.

18 мая. «Газпромбанк» требует возбудить уголовное дело против блогерши Светланы Робенковой, которая написала о том, что машина топ-менеджера банка Александра Шмидта сбила на дороге ребенка, а когда водитель выскочил из машины и бросился к ребенку, пассажир скомандовал: «Оставь их, поехали!» Соответчиками по делу могут быть перепостившие сообщение блогеры.

Г-н Шмидт также создал в сети журнал, с единственной, как он пишет, целью – опровергнуть «якобы имевшее место ДТП», и опубликовал в нем первичные материалы ДТП.

В пояснениях родителей Марии и Владимира Архипенко сказано, что их маленький Саша уже на излете был сбит затормозившей машиной. Водитель было выскочил, но по приказу седока залез обратно и уехал в «неизвестном направлении». Мария немедленно вызвала ГИБДД и «скорую». Когда отец через полчаса примчался на место, сын на руках у жены «постоянно плакал и говорил, что у него болит спинка». Саше в больнице был поставлен диагноз «закрытая травма живота. Ушиб левой почки».

Объяснения водителя – шедевр лаконизма. «Через несколько метров выбежала внезапно девочка (? – Ред.), я резко затормозил и вышел из машины… Никаких претензий не было, от помощи отказались», - свидетельствует он, обходя ключевой вопрос: коснулась машина ребенка или нет.

Зато этот ключевой вопрос не обходит сам вице-президент Шмидт: «Водитель затормозил, машина слегка клюнула носом вниз, ребенок, который бежал, видимо, испугался и упал в районе переднего правого угла», - рассказывает он.

Из вышесказанного, я думаю, читатель сам может вынести суждение, кто врет, а кто нет. Я лично полагаю, что диагноз «тупая травма живота. Ушиб левой почки» от падения на асфальт не бывает. И что фраза «никаких претензий не было, от помощи отказались», является заведомым враньем, учитывая, что женщина тут же позвонила в «скорую» и в ГИБДД. То есть как это – от помощи отказались, а потом поехали в больницу?

Но самое главное другое: из объяснений следует, что если водитель (вменяемый, судя по всему, человек, и почти успевший затормозить) сначала выскочил из машины и побежал к ребенку, а потом сел в машину и уехал, - значит, это приказал седок.

Или вот – назначение Владимира Мединского министром культуры. По правде говоря, сей персонаж мне был неизвестен до «Клинча» с ним, но после «Клинча» мне быстренько накидали ссылки, из которых следует, что множество фраз из докторской диссертации Мединского «Проблемы объективности в освещении российской истории второй половины XV-XVII вв.» удивительным образом совпадают с фразами из других работ.

Впрочем, есть и собственный научный вклад г-на Мединского, который заключается в том, что ежели иностранец пишет о России плохо, то он оказывается иностранным шпионом.

«Штаден величал Ивана IV великим князем… Это дает право предположить, что Штаден являлся агентом польских кругов». Шлихтинг «был всего лишь подставным лицом… якобы принадлежащее ему «Сказание» было составлено в королевской канцелярии», и - вершина творческой мысли: «Вообще данные Ченслора о существовании в Русском государстве нищих и бедняков противоречат известиям Барбаро и Контарини о большом количестве продуктов на русских рынках, которые стоят сущие копейки».

Ура! Уже тогда России гадили МОССАД и Госдеп! Бесспорно, что совершивший это открытие историк – лучший министр культуры!

По мере приближения катастрофы система принимает все больше решений, которые способствуют катастрофе, и эти решения все более резонансны. Они не могут остановить шмидтов и не назначать мединских, потому что они и есть коллективный шмидт-мединский. Или, если коротко, – они охренели.

Автор: Юлия Латынина

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/comments/52722.html

Мигрантоотпугиватель: "реальная статистика"

_________________
То, что нас не убивает - делает сильнее. А еще злее, подлее и равнодушнее. Лучше бы убило.

Первая поправка. Путин мстит «бандерлогам» за свой декабрьский испуг

Но мстя его, признаться, довольно-таки мелка

Первая поправка к Конституции США посвящена свободе религии, свободе слова и свободе собраний. В частности, она гласит: «Конгресс никогда не примет закона, ограничивающего… право граждан мирно собираться и жаловаться правительству на несправедливость».

Свобода собраний является одним из неотъемлемых прав человека и политических свобод в сегодняшнем мире. Она закреплена ст. 20 Декларации прав человека, ст. 11 Европейской конвенции по правам человека, ст. 21 Международного соглашения о гражданских и политических свободах и десятками конституций разных стран.

Отныне свободы собраний в России нет. Партия «Единая Россия» приняла в Думе закон, который противоречит: а) Конституции России, б) подписанным ею международным соглашениям.

Первое позволяет обжаловать этот закон в Конституционном суде, и это будет немедленно сделано. Более того, я уверена, что иск в Конституционный суд подаст даже не Навальный, а ряд уважаемых юристов. Второе позволяет обжаловать последствия применения этого закона в Европейском суде по правам человека.

Я не сомневаюсь, что партия «Единая Россия» приняла этот закон по личной воле Владимира Путина и что принятие этого закона — следствие реакции, которая обрушилась на страну немедленно после инаугурации. Путин мстит нам всем за свой испуг. Россия окончательно становится полицейским государством.

Так всегда: если революция не побеждает, наступает реакция. Тут тебе и разгоны «гуляющих», и проверки в банке Александра Лебедева, разгром бизнеса Гудковых, идиотское уголовное дело на Божену Рынску, написавшую в ЖЖ, что она хочет воткнуть шило в глаз омоновцу. Возбуждено дело, заметим, аккурат через полгода после появления записи.

Наглядно видно, что именно пугает — по-настоящему пугает — власть. Митинги. Призывы к активным действиям. Финансирование оппозиции.

К войне против собственного народа готовятся не на шутку. Количество отрядов ОМОН с 2003 года более чем удвоилось, а общая численность перевалила за 25 тыс. человек. Среди призывников чуть ли не каждого третьего направляют во внутренние войска. МВД срочно закупает 167 бронеавтомобилей.

Не будем фарисейски восклицать: «им же самим хуже», «какой глупый закон» и пр. Закон этот — сильный ход. Удар дубиной по голове — всегда сильный ход. И не надо обольщаться, что под действие этого закона когда-нибудь попадут очередные нашисты, устроившие гуляния на Поклонной. Или что полпред Холманских, обещавший Путину приехать в Москву «с ребятами» на танке и навести порядок (что является самым что ни на есть «призывом к одновременному массовому пребыванию», который законом строжайше запрещен), будет смещен со своей должности. Или что какое-нибудь нашиствующее охвостье предъявит что-то доверенному лицу Путина Эдуарду Багирову, писавшему про русских: «Все вы — свиньи. Тупые гяурские свиньи… Я вас, б… забью до фарша и сожгу до тла…»

Ну что вы, мы всё понимаем. Это Божене про хранящий Путина ОМОН нельзя. А доверенному лицу Путина про русских — можно.

Но вот что бы я хотела заметить. Путин мстит «бандерлогам» за свой декабрьский испуг, но мстя его, признаться, довольно-таки мелка. Тем, кто осмелится отныне выйти на митинг, угрожают не заключением, а всего-то рублем. Неслыханная ситуация по меркам свободного общества, но комичная по меркам авторитарного. Вы можете себе представить, чтобы при Сталине за митинг штрафовали рублем?

Это основная проблема Путина, отличающая его от настоящих изгоев типа Асада или Ахмадинежада. Ребята бы и наплевали на заграницу, но, повторюсь, не могут, поскольку держат там счета. Более того, основным экономическим трендом третьего срока явно будет экономическая легализация за границей всего, что ребята съединороссили. А настойчивость, с которой Кремль добивается от ЕС безвизового режима (читай, возможности для чиновников свалить к своим авуарам в любой момент), одновременно обвиняя Запад во вредительстве России, просто поразительна.

К тому же нельзя не заметить: затыкая все дырки, из которых пар может уйти в свисток, Путин в общем-то не предпринимает мер для снижения давления пара в котле. За то время, которое прошло с момента его избрания, он имел десятки возможностей выставить себя главным защитником справедливости в России.

Он мог, условно говоря, после псевдоприговора, вынесенного члену банды Цапков Цеповязу, обрушиться с телевизора: «Как — штраф 150 тыс. рублей?! Что, недонесение — это все, что смогли накопать на одного из главных членов банды, безнаказанно насиловавшей, убивавшей и отнимавшей земли в течение многих лет?» Он мог громко послать доктора к вице-президенту Газпромбанка, рассылавшему иски блогерам, написавшим, как тот сбил двухлетнего ребенка и уехал с места ДТП. Он мог… в общем, идея понятна, и заметьте, я даже не говорю, что он должен был выгнать из своей приемной ротенбергов-ковальчуков и начать реформировать Россию. Я говорю, что он мог бы сделать вид: ведь согласитесь, Цеповяз для него не родной.

Но ничего подобного он не сделал: то есть, судя по всему, проблема митингов для Путина существует, а вот проблема тотального беспредела в стране — нет. Вдумайтесь в это удивительное обстоятельство: путинский режим не готов делиться монополией на насилие с оппозицией, но постоянно делится монополией на насилие со всяческими цапками: в конце концов, на нефть и газ цапки не покушаются, а население, видимо, не жалко.

В итоге ситуация сложилась уникальная — мы стали полицейским государством, а полиции-то в стране и нет! В смысле — той полиции, которая оберегает покой граждан. Есть только такая, которая оберегает покой Путина. Надолго ли?

Автор: Юлия Латынина
 

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/columns/52989.html

Сергей Юрский на актуальную тему: http://www.snob.ru/selected/entry/49769

_________________
То, что нас не убивает - делает сильнее. А еще злее, подлее и равнодушнее. Лучше бы убило.

Тезисы Международного общества <<Мемориал>> к <<юбилею>> Большого террора

Семьдесят пять лет назад по решению высших партийных органов в СССР
развернулась кровавая <<чистка>>, длившаяся почти два года. В
исторической публицистике эта репрессивная кампания нередко именуется
Большим террором; в народе же ее называют просто -- <<Тридцать Седьмой>>.
Тезисы Международного общества <<Мемориал>> к <<юбилею>> Большого террора

Коммунистическая диктатура всегда -- и до, и после 1937 года --
сопровождалась политическими репрессиями. Однако именно Тридцать
Седьмой стал в памяти людей зловещим символом системы массовых
убийств, организуемых и проводимых государственной властью.
По-видимому, это случилось из-за того, что Большому террору были
присущи некоторые из ряда вон выходящие черты, предопределившие его
особое место в истории и то огромное влияние, которое он оказал -- и
продолжает оказывать -- на судьбы нашей страны.

Тридцать Седьмой -- это гигантский масштаб репрессий, охвативших все
регионы и все без исключения слои общества -- от высшего руководства
страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих. В течение
1937--1938 гг. по политическим обвинениям было арестовано 1,7 миллиона
человек. Вместе с жертвами депортаций и осужденными <<социально
вредными элементами>> число репрессированных переваливает за 2
миллиона.

Это невероятная жестокость приговоров: более 700 тысяч арестованных
были казнены.

Это беспрецедентная плановость террористических <<спецопераций>>. Вся
кампания была тщательно продумана заранее высшим руководством СССР и
проходила под его постоянным контролем. В секретных приказах НКВД
определялись сроки проведения отдельных операций, группы и категории
населения, подлежавшие <<чистке>>, а также <<лимиты>> -- плановые цифры
арестов и расстрелов по каждому региону. Любые изменения, любые
<<инициативы снизу>> должны были согласовываться с Москвой и получать ее
одобрение.

Но для основной массы населения, незнакомой с содержанием приказов,
логика арестов казалась загадочной и необъяснимой, не вяжущейся со
здравым смыслом. В глазах современников Большой террор выглядел
гигантской лотереей. Почти мистическая непостижимость происходящего
наводила особенный ужас и порождала у миллионов людей неуверенность в
собственной судьбе.

Репрессии основательно затронули, в частности, представителей новых
советских элит -- политической, военной, хозяйственной. Расправа с
людьми, имена которых были известны всей стране (именно о них в первую
очередь сообщали газеты) и в лояльности которых не было никаких причин
сомневаться, увеличивала панику и усугубляла массовый психоз.
Впоследствии даже родился миф о том, что Большой террор будто бы был
направлен исключительно против старых большевиков и
партийно-государственной верхушки. На самом деле подавляющее
большинство арестованных и расстрелянных были простыми советскими
гражданами, беспартийными и ни к каким элитам не принадлежавшими.

Тридцать Седьмой -- это неизвестные мировой истории масштабы
фальсификаций обвинений. В 1937 -- 1938 гг. вероятность ареста
определялась главным образом принадлежностью к какой-либо категории
населения, указанной в одном из <<оперативных приказов>> НКВД, или
связями -- служебными, родственными, дружескими -- с людьми,
арестованными ранее. Формулирование индивидуальной <<вины>> было заботой
следователей. Поэтому сотням и сотням тысяч арестованных предъявлялись
фантастические обвинения в <<контрреволюционных заговорах>>, <<шпионаже>>,
<<подготовке к террористическим актам>>, <<диверсиях>> и т.п.

Тридцать Седьмой -- это возрождение в ХХ веке норм средневекового
инквизиционного процесса, со всей его традиционной атрибутикой:
заочностью (в подавляющем большинстве случаев) квазисудебной
процедуры, отсутствием защиты, фактическим объединением в рамках
одного ведомства ролей следователя, обвинителя, судьи и палача. Вновь,
как во времена инквизиции, главным доказательством стало ритуальное
<<признание своей вины>> самим подследственным. Стремление добиться
такого признания в сочетании с произвольностью и фантастичностью
обвинений привели к массовому применению пыток; летом 1937-го пытки
были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения
следствия (см. <<Новую газету>>, No. 83, вкладка <<Правда ГУЛАГа>>).

Тридцать Седьмой -- это чрезвычайный и закрытый характер
судопроизводства. Это тайна, окутавшая отправление <<правосудия>>, это
непроницаемая секретность вокруг расстрельных полигонов и мест
захоронения казненных. Это систематическая многолетняя официальная
ложь о судьбах расстрелянных: сначала -- о мифических <<лагерях без
права переписки>>, затем -- о кончине, наступившей будто бы от болезни,
с указанием фальшивых даты и места смерти.

Тридцать Седьмой -- это круговая порука, которой сталинское руководство
старалось повязать весь народ. По всей стране проходили собрания, на
которых людей заставляли бурно аплодировать публичной лжи о
разоблаченных и обезвреженных <<врагах народа>>. Детей вынуждали
отрекаться от арестованных родителей, жен -- от мужей.

Это миллионы разбитых семей. Это зловещая аббревиатура ЧСИР -- <<член
семьи изменника Родины>>, которая сама по себе явилась приговором к
заключению в специальные лагеря для 20 тысяч вдов, чьи мужья были
казнены по решению Военной коллегии Верховного суда. Это сотни тысяч
сирот Тридцать Седьмого -- людей с украденным детством и изломанной
юностью.

Это окончательная девальвация ценности человеческой жизни и свободы.
Это культ чекизма, романтизация насилия, обожествление идола
государства. Это эпоха полного смещения в народном сознании всех
правовых понятий.

Наконец, Тридцать Седьмой -- это фантастическое сочетание вакханалии
террора с безудержной пропагандистской кампанией, восхваляющей самую
совершенную в мире советскую демократию, самую демократическую в мире
советскую Конституцию, великие свершения и трудовые подвиги советского
народа. Именно в 1937 году окончательно сформировалась характерная
черта советского общества -- двоемыслие, следствие раздвоения
реальности, навязанного пропагандой общественному и индивидуальному
сознанию.



***

И сейчас, 75 лет спустя, в стереотипах общественной жизни и
государственной политики России и других стран, возникших на
развалинах СССР, явственно различимо пагубное влияние как самой
катастрофы 1937 -- 1938 годов, так и всей той системы государственного
насилия, символом и квинтэссенцией которого стали эти годы. Эта
катастрофа вошла в массовое и индивидуальное подсознание, покалечила
психологию людей, обострила застарелые болезни нашего менталитета,
унаследованные еще от Российской империи, породила новые опасные
комплексы.

Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом
Власти -- это непреодоленный опыт Большого террора.

Привычка к <<управляемому правосудию>>, правоохранительные органы,
подчиняющие свою деятельность не норме закона, а велениям начальства,
-- это очевидное наследие Большого террора.

Имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании
основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и
свободами человека, нарушения Конституции, совершаемые под
аккомпанемент клятв в незыблемой верности конституционному порядку, --
это общественная модель, которая впервые была успешно опробована
именно в период Большого террора.

Рефлекторная неприязнь сегодняшнего государственного аппарата к
независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки
поставить ее под жесткий государственный контроль, -- это тоже итог
Большого террора, когда большевистский режим поставил последнюю точку
в многолетней истории своей борьбы с гражданским обществом. К 1937
году все коллективные формы общественной жизни в СССР -- культурной,
научной, религиозной, социальной и т.п., не говоря уже о политической,
-- были ликвидированы или подменены имитациями, муляжами; после этого
людей можно было уничтожать поодиночке, заодно искореняя из
общественного сознания представления о независимости, гражданской
ответственности и человеческой солидарности.

Воскрешение в современной российской политике старой концепции
<<враждебного окружения>> -- идеологической базы и пропагандистского
обеспечения Большого террора, подозрительность и враждебность ко всему
зарубежному, истерический поиск <<врагов>> за рубежом и <<пятой колонны>>
внутри страны и другие сталинские идеологические шаблоны, обретающие
второе рождение в новом политической контексте -- всё это свидетельства
не преодоленного наследия Тридцать Седьмого в нашей политической и
общественной жизни.

Легкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают
национализм и ксенофобия, несомненно, унаследована нами, в том числе и
от <<национальных спецопераций>> 1937 -- 1938 годов, и от депортации в
годы войны целых народов, обвиненных в предательстве, и от <<борьбы с
космополитизмом>>, <<дела врачей>>, и сопутствующих всему этому
пропагандистских кампаний.

Интеллектуальный конформизм, боязнь всякой <<инакости>>, отсутствие
привычки к свободному и независимому мышлению, податливость ко лжи --
тоже во многом результат Большого террора.

Безудержный цинизм -- оборотная сторона двоемыслия, волчья лагерная
мораль (<<Умри ты сегодня, а я завтра>>), утрата традиционных семейных
ценностей -- и этими нашими бедами мы в значительной мере обязаны школе
Большого террора, школе ГУЛАГа.

Катастрофическая разобщенность людей, стадность, подменившая
коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности -- всё это
результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, результат
Большого террора, целью которого и было раздробление общества на
атомы, превращение народа в население, в толпу, которой легко и просто
управлять.



***

Разумеется, сегодня наследие Большого террора не воплощается и вряд ли
может воплотиться в массовые аресты, мы живем в другую эпоху. Но это
наследие, не осмысленное обществом и, стало быть, не преодоленное им,
легко может стать <<скелетом в шкафу>>, проклятием нынешнего и будущих
поколений, прорывающимся наружу то государственной манией величия, то
вспышками шпиономании, то рецидивами репрессивной политики.

Что требуется сделать для осмысления и преодоления разрушительного
опыта Тридцать Седьмого?

Последние десятилетия показали, что необходимо публичное рассмотрение
политического террора советского периода с правовых позиций.
Террористической политике тогдашних руководителей страны, и прежде
всего генерального идеолога и верховного организатора террора Иосифа
Сталина, конкретным преступлениям, ими совершенным, необходимо дать
ясную юридическую оценку. Только такая оценка может стать краеугольным
камнем правового и исторического сознания, фундаментом для дальнейшей
работы с прошлым. В противном случае отношение общества к событиям
эпохи террора неизбежно будет колебаться в зависимости от изменений
политической конъюнктуры, а призрак сталинизма -- периодически
воскресать и оборачиваться то бюстами диктатора на улицах наших
городов, то рецидивами сталинской политической практики в нашей жизни.

Вероятно, для проведения полноценного разбирательства следовало бы
создать специальный судебный орган -- указывать на прецеденты в мировой
юридической практике излишне.

К сожалению, пока что налицо противоположная тенденция: в 2005 году
Государственная дума Российской Федерации исключила из преамбулы
Закона о реабилитации 1991 года единственное в российском
законодательстве упоминание о моральном ущербе, причиненном жертвам
террора. Нет нужды вдаваться в нравственную и политическую оценку
этого шага -- она очевидна. Необходимо просто вернуть слова о моральном
ущербе в текст Закона. Это надо сделать не только во имя памяти
погибших, но и ради самоуважения. Это надо сделать и для того, чтобы
загладить оскорбление, нанесенное нескольким десяткам тысяч глубоких
стариков -- выжившим узникам ГУЛАГа, и сотням тысяч родственников жертв
террора.

Однако правовая оценка террора -- это важный, но недостаточный шаг.

Необходимо обеспечить благоприятные условия для продолжения и
расширения исследовательской работы по истории государственного
террора в СССР. Для этого нужно прежде всего снять все ныне
действующие искусственные и не обоснованные ограничения доступа к
архивным материалам, связанным с политическими репрессиями.

Необходимо сделать современное историческое знание об эпохе террора
общим достоянием: создать наконец школьные и вузовские учебники
истории, в которых теме политических репрессий, и в частности Большому
террору, было бы уделено место, соответствующее их историческому
значению. История советского террора должна стать не только
обязательной и значительной частью школьного образования, но и
объектом серьезных усилий в области народного просвещения в самом
широком смысле слова. Необходимы просветительные и культурные
программы, посвященные этой теме, на государственных каналах
телевидения, необходима государственная поддержка издательских
проектов по выпуску научной, просветительной, мемуарной литературы,
посвященной эпохе террора.

Необходимо создать общенациональный Мемориально-музейный комплекс
памяти жертв политических репрессий, соответствующий по своему статусу
и уровню масштабам трагедии, и сделать его методическим и научным
центром музейной работы по этой теме. История террора и ГУЛАГа должна
быть представлена во всех исторических и краеведческих музеях страны,
так, как это делается, например, в отношении другой грандиозной
исторической трагедии -- Великой Отечественной войны.

Необходимо поставить наконец в Москве общенациональный памятник
погибшим, который был бы воздвигнут государством и от имени
государства. Такой памятник нам обещают уже больше 50 лет; пора бы и
выполнить обещание. Но этого мало: надо, чтобы памятники жертвам
террора встали по всей стране. К сожалению, во многих городах дело
увековечения памяти жертв до сих пор не двинулось дальше закладных
камней, установленных 25--30 лет назад.

В стране должны появиться памятные знаки и мемориальные доски, которые
отмечали бы места, связанные с инфраструктурой террора: сохранившиеся
здания следственных и пересыльных тюрем, политизоляторов, управлений
НКВД и ГУЛАГа... Памятные знаки, указатели и информационные щиты следует
установить также в местах дислокации больших лагерных комплексов, на
предприятиях, созданных трудом узников, на дорогах, ведущих к
сохранившимся руинам лагерных зон.

Необходимо убрать из названий улиц и площадей, да и из названий
населенных пунктов, имена государственных деятелей -- организаторов и
активных участников террора. Топонимика не может больше оставаться
зоной увековечения памяти преступников.

Необходима государственная программа подготовки и издания во всех
субъектах Российской Федерации Книг памяти жертв политических
репрессий. Сейчас такие книги памяти выпущены только в части регионов
России.

Срочно необходимо разработать и осуществить общероссийскую или даже
межгосударственную программу поиска и мемориализации мест захоронения
жертв террора. Это проблема не столько образовательная и
просветительская, сколько нравственная. На территории бывшего СССР --
многие сотни расстрельных рвов и братских могил, где тайно закапывали
казненных, тысячи лагерных и спецпереселенческих кладбищ, разрушенных,
полуразрушенных и таких, от которых остались лишь следы; от тысяч
кладбищ уже и следов не осталось.

Все это способствовало бы восстановлению памяти об одной из крупнейших
гуманитарных катастроф ХХ века и помогло бы выработать устойчивый
иммунитет к тоталитарным стереотипам. <...>

Память о терроре -- это общая память наших народов. Память, которая не
разъединяет, а объединяет нас -- еще и потому, что это не только память
о преступлениях, но и память о совместном противостоянии машине
убийств, память об интернациональной солидарности и человеческой
взаимопомощи.



***

ГУЛАГ, Колыма, Тридцать Седьмой -- такие же символы ХХ века, как
Освенцим и Хиросима. Они выходят за пределы исторической судьбы СССР
или России и становятся свидетельством хрупкости и неустойчивости
человеческой цивилизации, относительности завоеваний прогресса,
предупреждением о возможности будущих катастрофических рецидивов
варварства. Поэтому дискуссия о Большом терроре должна также выйти за
рамки национальной проблематики; наряду с другими гуманитарными
катастрофами, Большой террор должен стать предметом общечеловеческой
рефлексии. Но инициатором и средоточием этой дискуссии обязана стать,
разумеется, общественная мысль в странах, входивших в состав СССР, в
первую очередь -- в России.

К сожалению, именно в России готовность общества узнать и принять
правду о своей истории, казавшаяся в конце 1980-х достаточно высокой,
сменилась в 1990-е безразличием, апатией и нежеланием <<копаться в
прошлом>>. Есть и силы, прямо заинтересованные в том, чтобы никаких
дискуссий на эти темы больше не было. И в общественном сознании, и в
государственной политике усиливаются тенденции, отнюдь не
способствующие свободному и прямому разговору о нашей недавней
истории. Эти тенденции нашли свое выражение в официальной, хотя и не
всегда четко формулируемой, концепции отечественной истории
исключительно как <<нашего славного прошлого>>.

Нам говорят, что актуализация памяти о преступлениях, совершенных
государством в прошлом, препятствует национальной консолидации (или,
выражаясь языком тоталитарной эпохи, <<подрывает морально-политическое
единство советского народа>>).

Нам говорят, что эта память наносит ущерб процессу национального возрождения.

Нам говорят, что мы должны помнить в первую очередь о героических
достижениях и подвигах народа во имя великой и вечной Державы.

Нам говорят, что народ не хочет иной памяти, отвергает ее.

И в самом деле, значительной части наших сограждан легче принять
удобные успокоительные мифы, чем трезво взглянуть на свою трагическую
историю и осмыслить ее во имя будущего. Мы понимаем, почему это так:
честное осмысление прошлого возлагает на плечи ныне живущих поколений
огромную и непривычную тяжесть исторической и гражданской
ответственности. Но мы уверены: без принятия на себя этого, в самом
деле -- тяжелейшего груза, груза ответственности за прошлое, у нас не
будет никакой национальной консолидации и никакого возрождения.

В одну из самых страшных годовщин нашей общей истории <<Мемориал>>
призывает всех, кому дорого будущее наших стран и народов, пристально
вглядеться в прошлое и постараться понять его уроки.



Международное общество <<Мемориал>>



Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/gulag/53734.html

Несколько выдержек из речи Нади Толоконниковой на суде:
12:30 Надя Толоконникова: <<30 июля, в первый день судебного процесса,
когда мы впервые получили возможность высказаться, мы протянули руку
тем, кто считал нас врагами. В ответ над нами посмеялись, в протянутую
руку плюнули. Но не судите по себе. Да, мы по детски наивны, но мы не
забираем свои слова назад, не отказываются от своих слов. Я как
Солженицын верю в то, что слово разрушит бетон. Мы сидим в клетке, но
мы не проиграли. И диссиденты не проиграли, теряясь в психушках и
тюрьмах, они выносили приговор режиму. Введенский умер в 41 году, на
железной дороге по пути в Казань - то ли от дизентерии, то ли от пуля
конвоя. <<Я выбираю плохую рифму. Именно она будет правильной>>.

12:25 Надя Толоконникова: <<Давайте не будем друг друга
стигматизировать, Христос осуждал это. Большо и страшно видеть
абсолютное немотивированное зло в движении процесса. Кто бы мог
подумать, что большой сталинский терорр никого не учит. Приемы
инквизиции воцаряются в правоохранительной системе. С момента ареста
мы разучились плакать. Мы отчаянно кричали о беззакониях властей в
наших выступлениях, но у нас украли голос. Весь процесс нас
отказываются слышать. Мы лишь декорации, элементы неживой природы,
неживые тела, которых доставляют в зал суда. Если наши ходатайства и
рассматривают, в них отказывают. Зато суд слушает прокурора>>.

12:22 Надя Толоконникова: <<Люди говорят: вы ударили в змеиное гнездо,
которое накинулось на вас. Эти люди пытаются облегчить жизнь нам как
могут, и мы благодарны за это. Мы знаем, что сейчас у суда молятся за
нас. Православные раздают книжечки с молитвой о тех, кто находится в
заключении. Единой православной верующей группы не существует. То, что
мы сделали не стоит 5 месяцев в СИЗО, и тем более - трех лет
заключение. Если политическая система так ополчилась на нас, значит,
она боится искренности и прямоты. Мы не лукавили ни на секунду. И
правдивое онтологически, бытийно сильнее, преимущнственнее над ложным.
Это сказано и библии. Пути правды все больше и больше торжествуют,
несмотря на то, что мы до сих пор за решеткой. Вчера было выступление
Мадонны, она выступала с надписью ПР на спине. Мы свободнее чем эти
люди, которые сидят на стороне обвинения. Потому что мы говорим что
хотим. Они не могут даже произнести слова панк молебна: Богородица,
Путина прогони. Статичность и поиск истины всегда противоположен. Люди
пытаются закрепостить тех, кто хочет найти истину. Человек всегда
стремится к мудрости, но никогда не имеет. Философ это тот, кто
стремится к мудрости, и это заставляет его жить так, как он живет.
Именно это и заставило нас пойти в ХХС. Христианство, как я его
понимаю, поддерживает поиск истины и преодоление себя. Христос всегда
был с блудницами. Сторона обвинения попирает христианство. Адвокаты
открещиваются от потерпевших, дистанцируются от них. Видимо, крики
позор их задевают. Мне кажется, Высшие силы направляют речь адвокатов.
Они раз за разом оговариваются и говорят про нас - потерпевшие>>.

12:14 Надя Толоконникова: <<Это суд не над тремя участницами ПР - это
суд над правовой системой. Следователь, судья и прокур. Политический
заказ на репрессии. Кто виноват в концерте в ХХС? Авторитарная
система. То чем мы занимаемся - это род искусства в условиях
подавления свобод. Люди нулевых, с которых сдирали кожу отнятием
свобод, взбунтовались. Страстность и искренность сильнее скрывающей
преступление. Первые лица стоят в храме с правильными лицами, но
лукавят, и это мерзко. Нас не устраивает пассивность большей части
населения. Превалирование исполнительной ветви власти над судебной и
законодательной. Патриарх Кирилл говорит: не ходите на митинги, и это
значит, что горизонтальных связей в обществе практически нет. Я
констатирую, что данная политсистема авторитарна. Но я наблюдаю
некоторый ее крах в отношении нас. Все больше людей верят в нас,
верят, что наше место на свободе, а не за решеткой. Я вижу таких людей
вокруг себя, в правоохранительных органах, в тюрьме>>.

ОМОН уйдет, а мы останемся...

Среди актерских инструментов есть техника дыхания, когда первое движение на сцену совершается на отказе. «Не буду. Не хочу. Не пойду на сцену. Я — не». Движение через «нет». Когда человек говорит: «Я отказываюсь», он обретает свободу. Сегодня люди обретают свободу, выходя на улицу, как на сцену, говоря «нет». «Мы так не хотим». «Мы живем по-другому». Я очень переживала, что способные на это люди все не появляются, не ощущают себя как поколение. Так долго все молчало и окуналось в какой-то вакуум. Мои попытки рок-н-ролла с командой «ОКСи-РОКс» уходили в никуда, люди были настроены пройти мимо. Но мы не можем себе позволить закрывать глаза на происходящее после непережитого опыта сталинизма — это несвоевременно, недальновидно.

Как человек с музыкальным слухом, болезненно отношусь к фальши, лжи, ненастроенности «инструментов» — к тому, что происходит в стране, на ТВ, что коллеги позволяют себе говорить то, что от них хотят услышать, а не то, что есть на самом деле. Мне говорят: чего тебе не хватает, вот свобода, мы в ней живем. Но происходит очевидный процесс редактирования собственных мыслей. Свобода под контролем. Скульптор Анна Голубкина, оказавшись в Париже, стала ученицей Родена. Через год он сказал ей: «Ты мастер, ты свободна». Спустя годы она написала Родену, как благодарна за слова о свободе, которые дали импульс быть самой собой. Художник по вертикали связан не с властью, а с небом. Если бабочку трогать руками, с нее облетит пыльца, и она не сможет полететь. Так и художника не надо втягивать в земные вертикали, они не для него.

Занимаясь скрипкой большую часть жизни, знаю: труд музыканта — попытка достичь недостижимого совершенства. Находясь в жестких рамках нотного листа, в кабале исполнительского канона, нужно обрести свободу внутри закабаленности. Поэтому не так давно я отказалась сниматься в фильме Первого канала у известных режиссеров: в одной из серий, в которой должна была сниматься и я, была прописана националистическая сцена, а слова «чурки» не приемлю.

Я живу на первом этаже, и подо мной в подвале живут 60—70 мигрантов. Среди них немало людей тонких, нежных, образованных, которые содержат наши дворы в идеальном порядке. Мою маму и бабушку, оказавшихся в эвакуации под Ташкентом, спасли узбекские апа и аша, бабушка и дедушка. Утром они выходили во двор с колокольчиком и собравшихся на его звон детей поили парным молоком, кормили орехами и курагой. Многих так выходили и спасли. А теперь их потомки, приезжая к нам от своего феодализма, встречают холод и пренебрежение. Вокруг нашего дома много посольств, и участковый пытался гонять детей мигрантов со двора. А нашим королем двора долгое время был узбекский мальчик Актабек. Он мог крутить сальто на качелях, кататься на всех велосипедах. Он уехал учиться домой, а его все так любили, и мы скучаем без него. Страшно, что установка на национализм, на конфликт идет от власти.

Власть неадекватно среагировала на интеллектуальную провокационную акцию Pussy Riot. В Англии не так давно парни вошли в католический храм, разделись и имитировали секс. Их вывели, но никуда не посадили. Перформанс — инструмент интеллектуальной провокации. Девушек надо немедленно освободить — они пробудили в стольких людях личную и публичную позицию по вопросам веры, религии, церкви! Это подлинная задача художника, и они ее выполнили блестяще, пока — ценой свободы. ХХС — светское место с тусовками и корпоративными мероприятиями. Нельзя сказать, что панк-искусством дотронулись до святыни. Боязнь критики — главная ошибка Кремля.

В какой-то момент я работала в авангардном американском театре и поразилась тому, что американские актеры — большие радикалы. Они были очень рады, что ушел Буш, близкий американскому фундаментализму, что появился Обама. Как-то мы с мужем шли по американскому Клермонту под Лос-Анджелесом — около центральной почты люди стояли с плакатами, где нарисовали Обаму как Гитлера. Их никто не арестовывал, не сажал в тюрьму. Они постояли, высказались и пошли домой. Это — дух свободной страны. Может, через день они передумают и скажут: «Какой я был дурак!» И больше не выйдут с плакатами. Люди меняются и переосмысляют свои поступки, и надо дать им свободу дышать.

Недавно на творческом вечере в Ульяновске я читала очень острую программу, ее записал канал «Культура» — «37-й трамвай» Александра Тимофеевского, Арсения Тарковского, фрагменты из «Медеи». Из зала приходили записки, сохранила их. «Как вы относитесь к современному ГУЛАГу? — спрашивали люди. — Ведь современное ТВ — это массовое убийство людей». Отвечаю еще раз, через газету: я объявляю бойкот не только НТВ, но и Первому каналу, который в мой день рождения, позвав в программу «Доброе утро», вырезал даже «Арбатский романс» Окуджавы, не говоря уж о моей позиции, которая для Первого канала у меня такая же, как для «Новой газеты».

Но если не по Первому, то как-то иначе люди узнают, что актриса Мысина ходит на митинги, приходит на съемки с белой лентой на сумке, и со мной выходит моя Москва, которую в этот момент, я чувствую что не предаю: моя Гнесинка, моя «Щепка», мои учителя: Михаил Царев, Олег Ефремов, Борис Львов-Анохин — у него я играла мадам де Сталь, которая лепила Наполеону всё, что думала. Русское искусство в моем лице выходит на улицу с белой лентой. ОМОН уйдет, а мы останемся.

Уже ушедший из жизни актер Игорь Дмитриев рассказывал историю об одном дворянине, попавшем в лагеря. Как у всех зэков, у него не было смены белья, одна рубашка — белая. Он стирал ее каждую ночь тем количеством воды, которое было. Каждое утро он был на разводе в свежей белой рубашке. Чтобы взять на «слабо», его поставили мыть туалеты. Он мыл их три месяца — продолжая каждую ночь стирать рубашку и наутро шел в ней мыть туалеты. Через три месяца охрана стала говорить ему «вы» и больше не проверяла породу мытьем туалетов. Думая об этой истории, я вспоминаю Ходорковского. Его и его лицей в Кораллове, который был первым шагом к гражданскому обществу.

 

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/arts/53328.html

Михаил Ходорковский о процессе против девушек из Pussy Riot

«Слово «судят» применимо здесь лишь в том смысле, в котором его применяли средневековые инквизиторы...»

Михаил Ходорковский высказался о деле Pussy Riot и о тех, кто в судах «за деньги и привилегии творит произвол». Последних, по мнению МБХ, следует подвергнуть остракизму.

 

Заявление Михаила Ходорковского

Сегежа, 6 августа 2012 года.

 

«Больно наблюдать за происходящим в Хамовническом суде г. Москвы, где судят Машу, Надю и Катю. Слово «судят» применимо здесь лишь в том смысле, в котором его применяли средневековые инквизиторы.

Я знаю этот аквариум в зале суда номер 7 - его сделали специально "под нас с Платоном", когда ЕСЧП признал, что содержание подсудимых за решеткой унижает и нарушает Конвенцию о правах человека.

Это такое изощренное глумление над людьми, осмелившимися подать жалобу в ЕСПЧ: ах, мол, вы говорите, что клетка с решеткой - плохо, а вот получите клетку из стекла, стакан с амбразурой для переговоров с адвокатами, в которой надо нагибаться в три погибели, чтобы что-то сказать. Летом в стеклянной клетке чувствуешь себя тропической рыбой - жарко, воздух от кондиционера в зале через стекло не циркулирует. В аквариуме нам вдвоем с Платоном было трудно находиться целый день. Не представляю себе, как бедные девчонки там умещаются втроем…

Читал про отказы судьи в ходатайствах о сокращении времени судебного заседания, об отказах вызвать скорую.

Когда тебя возят из СИЗО в суд, происходит это так: подъем еще до общего завтрака, маринование, согнувшись, в "стакане", транспорт по московским пробкам - минимум 2 часа. Меня держали в «Матросской тишине» - это в центре, а девушек везут из Печатников - это в два раза дальше. Они, наверное, только чистого времени в дороге проводят часа по три в один конец.

Два унизительных обыска в СИЗО с раздеванием догола - до отбытия и после приезда, еще два проводит конвой. Итого минимум четыре обыска в день.

Потом пристегивают наручниками и вытаскивают из автомобиля сразу в подъезд суда. Есть 10 секунд, чтобы покрутить головой, посмотреть на свободный мир. Если повезет - замечаешь кого-то из знакомых. Поэтому так важно, чтобы "встречали": каждая улыбка поддержки в этот миг - на вес золота, помогает стряхнуть с себя 6 часов издевательств, уже вынесенных с момента подъема, и войти в суд, вновь чувствуя себя человеком.

В суде - либо сразу в зал, бодрой рысью вверх по лестнице, прикованным за одну руку к конвоиру, либо в «конвойку» - ждать, пока "запустят".

А в зале суда – тот самый аквариум, где от тебя требуется адекватно реагировать на происходящее, отвечать на вопросы, следить за показаниями свидетелей…

А как в таких условиях возможно следить? Девчонкам там даже блокнот положить некуда – веди записи все судебное заседание «на коленке», если спина в порядке… А так - надеешься на то, что адвокаты запишут, и что потом дадут время обсудить с ними происходящее.

Перерыв, сухпаек. Что в сухпайке? Сухая лапша, сухая каша. Даже не «бомж-пакет» – хуже. Пока лапша успевает раствориться в кипятке до кондиции – 20-минутный перерыв закончен. Но если кто-то страдает почками, такое питание - это почти убийство. Я перестал есть на вторую неделю процесса: лучше уж вообще на воде весь день просидеть.

Заседание закончилось, все по домам. А подсудимых пристегивают наручниками и обратно, в СИЗО, через московские пробки. Приезжают они уже после общего ужина. Душ можно принять только в субботу. Се ля ви... «Рабочий день» - 20 часов. Отбой. Если завтра судебное заседание - через 3 часа поднимут и "процедура" повторится.

Я не знаю, как девчонки выдерживают...

Об этом не принято говорить в суде, потому что об этом на суде не спрашивают. На это не принято жаловаться в СИЗО, потому что для СИЗО это обычный режим, да еще если пожалуешься – тебя будут поднимать на час раньше и привозить на час позже. Но судья, конечно, знает о таком режиме. Пытки?

Если ограничение в ознакомлении с делом и продление ареста – беззаконие обычное, то 11-часовое судебное заседание без нормального перерыва даже на обед похоже на исполнение поручения окончить судебное следствие, а может, и прения до конца Олимпиады, пока мировые СМИ заняты другим, и наш позор звучит не так громко. Позор великой страны, страны всемирно знаменитых гуманистов и ученых, стремительно превращающейся в отсталую азиатскую провинцию.

Мне очень стыдно и обидно. И не за этих девчонок – молодости простительны ошибки радикализма, а за государство, своей бессовестностью позорящее нашу Россию.

Нас лишили честного и независимого суда, возможности защищаться и защищать людей от беззакония. Но мы можем, узнав тех, кто за деньги и привилегии творит произвол - на улице, в магазине, в театре - вежливо, но четко объяснить им и окружающим, кто они такие в наших глазах, почему мы их не уважаем, почему не хотим помогать им ни в чем, и наоборот, будем противостоять в каждой мелочи.

Так мы сможем сохранить уважение к себе.

Призываю всех мыслящих, образованных и просто хороших и добрых людей послать слова надежды девочкам. Ваша поддержка – поддержка каждого человека – очень сейчас важна для тех, кто по воле недобрых сил оказался в заточении!».

Оригинал

Автор: Михаил Ходорковский
 

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/society/53869.html

 

О людях и псах

Московский процесс: издевательство над правом, фальсификации и пытки

Московский процесс: издевательство над правом, фальсификации и пытки

 

Ирина ЛЕВИНСКАЯ,
доктор исторических наук, —
специально для «Новой»

 

Пятницу, 3 августа, я провела в Москве, куда поехала по просьбе адвоката Pussy Riot Марка Фейгина. Причина приглашения — совместная с коллегой Валентиной Узуновой рецензия на экспертизу Троицкого, Абраменковой и Понкина панк-молебна в храме Христа Спасителя (см. «Новую газету», № 84 от 30.07.12. — «Дева Мария против ООО РПЦ», полный текст выложен на сайте Санкт-Петербургского союза ученых http://www.spass-sci.ru и в блоге Бориса Вишневского на «Эхе Москвы»).

 

Эта, третья по счету, экспертиза легла в основу обвинительного заключения, и если бы суд признал ее недопустимым доказательством, то обвинение лишилось бы доказательной базы и участниц панк-группы нужно было немедленно отпустить, принеся извинения за незаконный арест. Напомню, что две предшествующие экспертизы не нашли в действиях Pussy Riot признаков враждебного отношения к православию, а следовательно, их нельзя было обвинять по статье 213.2, поскольку только наличие в их действиях мотива религиозной вражды позволяло предъявить им обвинение по этой статье. И только третья, вышедшая из-под пера «православных экспертов», их вдруг обнаружила.

В любом суде, исполняющем нормы российского законодательства, экспертиза Троицкого — Абраменковой — Понкина не устояла бы. Суд обязан был ее отклонить по целому ряду причин. Во-первых, в ней отсутствует описательная часть, в которой исследователь в мельчайших подробностях, вплоть до царапин на диске, если таковые имеются, должен описать те материалы, которые ему были переданы следствием. Если такого описания нет, то нет и уверенности, что эксперт исследовал именно те материалы, которые были затем переданы в суд. Много лет назад, на заре моей экспертной деятельности, опытный следователь вернул мне мое заключение, объяснив, что я легкомысленно отнеслась к описанию переданного мне на исследование диска, не указав его серийный номер: «Ни один суд такую экспертизу не примет». Как он ошибался! Судья Сырова приняла. Во-вторых, эксперты подписали предупреждение об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения не в день передачи им материалов, как этого требует закон, а в день завершения экспертизы. В-третьих, среди авторов психолого-лингвистической экспертизы находится юрист, который по определению не может быть экспертом. Этих трех нарушений достаточно для того, чтобы экспертиза была исключена из материалов дела. Но в ней имеются и другие, настолько серьезные, что позволяют поставить вопрос о заведомо ложном заключении. Например, в своем тексте эксперты выдают выложенный в интернете клип, в котором смонтированы видеозаписи двух акций (в Елоховском соборе и в ХХС) с наложением на них студийной аудиозаписи, — за реально произошедшее событие в храме Христа Спасителя. Между тем им было известно, что панки успели там пропеть лишь первый куплет своего молебна, и при этом без звукоусиливающей аппаратуры, так что свидетели услышали лишь несколько слов. Сфальсифицированные ссылки на материалы средневековых соборов, юридические оценки действий членов группы Pussy Riot в ХХС, подмена лингвистического анализа рассмотрением отдельных вырванных из контекста лексем (вплоть до расчленения идиом), объяснения мотивации поведения участниц группы — всё это категорически противоречит установленным правилам проведения научного экспертного исследования. В общем, мне было много чего сказать в суде.

Выступить мне не удалось. Судья Сырова в очередной раз отклонила все ходатайства защиты по вызову специалистов. Мне удалось, однако, обогатиться новым жизненным опытом. То, что наш суд беззаконен, не знает только ленивый. Но одно дело — знать теоретически, а другое дело — увидеть собственными глазами тот зашкаливающий беспредел, который разворачивался у меня на глазах.

В судебном зале постоянно присутствует собака — 2 августа была овчарка, 3-го был ротвейлер. Адвокат Виолетта Волкова, у которой аллергия на собачью шерсть, многократно просила ее убрать, объясняя, что ей приходится горстями глотать таблетки от аллергии. После ее просьб псину из особого садизма разместили на минимальном от Волковой расстоянии. «На здании суда написано, что входить с животными нельзя», — обратил внимание на нарушение судом же установленного правила адвокат Николай Полозов и получил ответ: «Собака — не животное, а спецсредство». Спецсредство вело себя агрессивно, как вроде бы дрессированный пес вести себя не должен. Или его подзуживали намеренно? Особенно ротвейлеру не понравилась эмоциональная Волкова, которая во время своих речей постоянно жестикулировала. Каждый взмах руки сопровождался оглушительным лаем рвущегося с поводка пса.

Мне в качестве эксперта приходилось бывать на судах по делам неонацистских банд, на счету которых были десятки убийств. Собак в зале не было. Там ведь не было специального заказа на пытки подсудимых, чтобы их сломить. А в нашем случае такой заказ, безусловно, просматривается. Судебные слушания идут каждый день по 10—11 часов. Посаженным в стеклянную клетку певуньям не дают есть и спать.

Клетка их, кстати, сооружена из пуленепробиваемого стекла. Распространение звука, естественно, существенно ограничено. В этой же клетке в свое время сидели Ходорковский и Лебедев. С небольшой разницей. Тогда в клетке были установлены микрофоны, а в зале — звукоусилители. Адвокаты просили сделать то же самое для Pussy Riot. Судья пообещала, но обещания не выполнила. В клетке примерно на уровне пояса находится щель, через которую адвокаты могут передавать бумаги своим подзащитным, а конвоиры — снимать наручники. Отвечая на вопросы или заявляя ходатайства, бунтарки вынуждены подходить к щели и говорить, согнувшись в низком поклоне, чтобы добрая тетенька судья услышала их слова.

Это, так сказать, инфернальная сторона процесса. Но есть и другая — иезуитская.

В безнадежной надежде, что адвокатам все-таки удастся добиться соблюдения хоть каких-то элементов законности, и специалистов, и свидетелей призовут давать показания, я большую часть времени провела вне зала суда, оказавшись в нем только после последнего перерыва. Напротив здания суда трое молодых людей, надев балаклавы и забравшись на крышу, провели акцию в поддержку Pussy Riot. Всем, конечно, хотелось на это посмотреть. И вдруг приставы, такие злые и агрессивные до этого, вдруг стали белыми и пушистыми. «Вы слышали про акцию? Вам ведь, поди, интересно? Вот и сходите поглядите, вас еще не скоро вызовут». Многие свидетели-специалисты клюнули, но, когда они решили вернуться в здание суда, выяснилось, что путь им закрыт: охранники на входе заявили, что свидетелей и специалистов в здание пускать запрещено. И кто же может отдать такой приказ охранникам? Уж не госпожа ли Сырова?

Когда адвокаты начали обсуждать вопрос о приглашении первого свидетеля, вопрос этот, как ни странно, не встретил возражений. «Свидетель находится в здании суда?» — поинтересовалась судья Сырова. Адвокаты бросились объяснять, что свидетеля не пускают в здание суда. «Раз свидетеля в здании суда нет, то переходим к следующему вопросу». Адвокаты, проявив нечеловеческую настойчивость, в конце концов, добились, чтобы свидетелям и специалистам милостиво разрешили войти. Среди счастливцев была Людмила Улицкая, которой, впрочем, все равно выступить не дали. Не дали выступить и фотографу Дмитрию Алешковскому, который присутствовал при проведении акции в храме Христа Спасителя и мог бы дать важные показания. Иное дело — свидетель обвинения господин Угрик. Что с того, что на акции он не присутствовал, а обвинение предъявлено исключительно за действия в храме Христа Спасителя? Зато он неоднократно просматривал клип, испытывая при этом душевные муки, и правильно оценил панк-молебен как объявление войны против Бога и РПЦ.

Когда завершился второй процесс над Ходорковским и Лебедевым, мы думали, что ниже нашей судебной системе падать некуда. Как наивны и простодушны мы были! Но можно ли считать издевательство над всеми нормами права в деле Pussy Riot пределом? Не удивлюсь, если в следующий раз, когда какие-нибудь бунтари пропоют что-нибудь нелестное в адрес господина П. или покритикуют какого-нибудь важного церковного бонзу, то ротвейлера поместят прямо к ним в клетку, а рты заклеят, чтобы не мешали вершению правосудия.

 

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/society/53896.html

 

http://www.openspace.ru/article/232

О чувствах думающих

Анна Фенько


Ждать приговора по делу Pussy Riot уже неинтересно. Ясно, что девушки
победили независимо от того, выпустят их или оставят за решеткой.
Единственное, что остается загадкой, -- откуда взялись те самые чувства
верующих, за оскорбление которых на обвиняемых так обозлилась не
только власть, но и многие граждане?

В детстве я, как и многие, занималась спортом, а потом, как и многие,
бросила. После этого мне было очень неловко смотреть по телевизору
соревнования по тому виду спорта, который я бросила. Как будто каждая
такая трансляция упрекала меня в том, что я сижу дома на мягком диване
вместо того, чтобы преодолевать себя и устанавливать новые рекорды. В
то время я определяла для себя это чувство как стыд. Теперь я понимаю,
что просто сожалела об упущенной возможности состояться как
спортсменка.

Мы редко вспоминаем о своих упущенных возможностях. Для этого нужно,
чтобы кто-то нам наглядно показал, что именно мы упустили. Например,
бабушек на лавочке обычно раздражают девушки, открыто проявляющие свою
сексуальность, особенно если сами они в молодости не осмеливались
нарушать <<моральный кодекс>>. А людям, добровольно выбравшим рабство,
больно наблюдать в других проявления свободы. Только этим я могу
объяснить ту вакханалию ненависти, которая поднимается в социальных
сетях при обсуждении участниц группы Pussy Riot. Один блогер очень
откровенно это сформулировал, назвав их свободу <<поганой и смердящей>>.
<<Мне и моим детям такая свобода не нужна>>, -- гордо заявил этот
оскорбленный в своих чувствах верующий.

Желание публично выразить свою ненависть выдает внутреннюю неловкость,
которую испытывает большинство проклинающих <<грязных девок>> и
призывающих <<расстрелять сук>>. Поведение девушек на суде для этих
людей -- это свидетельство их упущенных возможностей, признание своего
поражения. Ведь когда все вокруг врут и притворяются, вроде и не так
стыдно. А когда перед тобой живое свидетельство того, что можно быть
свободными даже за решеткой, то необходимо срочно поднять цену всего
того, ради чего ты от своей собственной свободы отказался. Необходимо
срочно вспомнить про сакраментальные ценности, вековые устои и чувства
верующих.

Ведь нельзя же признаться самим себе, что мы променяли свободу,
независимость и достоинство на подачки с барского стола. Нет, мы
променяли <<поганую и смердящую>> либеральную свободу на вековые устои,
православные ценности, блеск и позолоту лужковского храма... И даже не
надо делать над собой большое усилие, чтобы поверить в то, что все эти
фантомы существуют -- вот ведь, как ярко блестят купола на солнце! Как
настоящие, даже лучше! Лепота... А те, кто напоминает нам про гэбэшное
прошлое наших светских и духовных вождей, -- просто грязные суки, не
уважающие наших религиозных чувств.

Мое поколение росло в позднесоветскую эпоху, окруженное со всех сторон
мертвым языком официальной советской идеологии, к которой никто,
включая самих идеологов, уже не относился всерьез. Мы выросли ни во
что не верящими циниками и, как только представилась возможность, с
радостью устремились каждый в свою частную жизнь. Мы так радовались
краху постыдного режима, что забыли, что для поддержания нашей частной
жизни нужны нормальные социальные институты. Нужны сменяемость власти,
исполняемость законов, нужны независимые суды, свобода прессы. Причем
все это не берется из воздуха, а строится в результате ежедневной
совместной работы. Но нам было скучно и некогда заниматься этой
работой. Мы с детства привыкли относиться к власти с брезгливым
презрением, нам даже на выборы было лень ходить. И тогда из какой-то
питерской подворотни вылез человек, которому было не лень. Он был
воспитан на фильмах про советских разведчиков, да и сам он был
практически Штирлицем. И он построил в стране то, что знал и любил с
детства: гестапо папаши Мюллера.

Когда я смотрю трансляции процесса над Pussy Riot, мне стыдно. Стыдно
за свое поколение, за наши упущенные возможности. Мы, занятые своей
частной жизнью, посмеивались над пафосом наивных защитников
какого-нибудь реликтового леса и равнодушно пропускали мимо ушей
надоевшие разоблачения коррупции и беззакония чиновников. Теперь мы
требуем <<честных выборов>> и не хотим жить под властью <<жуликов и
воров>>. А где мы раньше были? За то время, что мы увлеченно вили свои
буржуазные гнездышки, выросло поколение, которому так же противно жить
в обществе, построенном нами, как нам было противно жить в <<совке>>.
Они так же задыхаются от лживых фраз новых православных идеологов, как
мы задыхались от речей дорогого Леонида Ильича на очередном съезде.

Испытывать стыд неприятно. И совершенно естественно, что люди, своим
поведением демонстрирующие образец честности, вызывают у нас
раздражение. Степень этого раздражения прямо пропорциональна величине
сделки с совестью, на которую мы согласились. Наиболее приближенные к
власти захлебываются от ненависти и готовы лично <<расстрелять сук>>.
Умеренно-оппозиционная интеллигенция, все еще питающая какие-то
иллюзии, призывает к милосердию, при этом оговариваясь, что чувства
верующих все-таки оскорблять нехорошо. Какие чувства? Чувство
собственного превосходства над неверующими? Иллюзию своей правоты и
безгрешности, которую безжалостно разрушили обвиняемые, осмелившись
назвать вещи своими именами?

То, что сейчас происходит с участницами группы, -- настоящая беда. Но
то, как стойко они себя ведут, с каким достоинством отстаивают свое
право на свободу творческого и политического высказывания, вызывает у
меня зависть. Как в детстве, когда я наблюдала по телевизору, как
другие, не я, устанавливали спортивные рекорды. <<Что может быть
радостным в беде? -- спрашивал Мераб Мамардашвили. -- Только то, что ты
мыслишь. Оказывается, можно думать и тогда, когда тебе больно, и
испытывать от этого радость>>. Я завидую этой радости, которой мне, как
и многим моим ровесникам, уже не суждено испытать. Мы променяли ее на
комфорт и обманчивую стабильность, заплатив за них своей способностью
ясно мыслить и называть вещи своими именами.

В молодости у человека больше шансов увидеть реальность такой, какая
она есть. Для этого нужно лишь быть честным и говорить правду вслух, а
не перемигиваться молча с другими <<понимающими>>. Нужно иметь мужество
противостоять привычной лжи и бессмыслице и искренне их не понимать,
как не понимает Мария Алехина предъявленное ей обвинение в мотивах
религиозной ненависти. Действительно, как можно заранее знать мотивы
чужого поступка? Уже первый день суда ясно показывает это
противостояние <<наивных>> подсудимых, которые сохраняют собственное
достоинство и относятся к словам всерьез, пытаясь найти в них смысл, и
судьи, которая за долгие годы привыкла к тому, что слова -- просто
фигуры какого-то бессмысленного ритуального танца. Понятно ли вам
обвинение? Ответ должен быть: <<да>>. Признаете себя виновной?
Допускаются ответы <<да>> и <<нет>>. Не успели ознакомиться за 4 часа с
1500-страничным делом? Да кто ж их читает-то, дела эти? Их и пишут-то,
не приходя в сознание... Вы что, спятили? Дуры что ли? А еще с высшим
образованием... Любая попытка отнестись к судебному процессу всерьез
сразу же обнажает его фальшь. Приходится запрещать трансляцию.

Свободные люди вообще отличаются тем, что их поступки часто выглядят
неуместными. Иногда сознательно, иногда по наивности они позволяют
себе <<не понимать>> требований ситуации. Своей искренностью они ставят
нас в неловкое положение, и, чтобы не принимать их всерьез, нам
приходится относиться к ним как к детям, добродушно-снисходительно.
Так, например, относился Горбачев в Сахарову до тех пор, пока тот
окончательно не разозлил его своим неуместным выступлением на съезде
Верховного совета. Вместо того чтобы соблюдать <<регламент>>, он
зачем-то завел разговор о чем-то важном, имеющим принципиальное
значение для будущего страны, когда все уже собрались в буфет. И с ним
поступили как с душевнобольным родственником, выжившим из ума
дедушкой, -- отключили микрофон.

Именно такую добродушно-снисходительную позицию пытается сейчас занять
власть в отношении участниц группы. Мол, не стоит их слишком строго
судить... Иными словами, не надо воспринимать их всерьез. Шаг
неглупый, но, к сожалению, запоздалый. Потому что девушки уже
показали, что они не дурака валяют и заслуживают того, чтобы
относиться к их заявлениям и поступкам предельно серьезно.

Как университетский преподаватель с 20-летним стажем, я прослушала
сотни, если не тысячи, устных выступлений ровесников Pussy Riot на
научных конференциях и защитах дипломов. У них, как и у обвиняемых,
мало опыта публичных выступлений, они часто затягивают свою речь,
украшая ее излишними цитатами. Они, как и обвиняемые, стоят перед
нелегким выбором: читать свою речь по бумажке или оторвать от нее
взгляд, рискуя сбиться и потерять нить. Они, как и девушки на суде,
тоже волнуются, у них тоже дрожит голос, и они тоже спотыкаются на
слове <<деперсонализированный>>. Правда, студенты готовят свои доклады
на свободе, с доступом к научным библиотекам, интернету и
профессорам-руководителям, имеют возможность хорошо поесть и
выспаться. Единственное, чем они рискуют в результате неудачного
выступления, -- это получить не самую высокую оценку на экзамене. Тем
не менее, я ни разу за 20 лет не слышала таких блестящих выступлений,
какими были все три речи участниц группы. Тем, как они держатся в этой
трагической ситуации, как непосредственно и всерьез они пытаются ее
осмыслить, они уже вошли в мировую политическую историю.

К сожалению, этого нельзя сказать ни об одном представителе моего
поколения. Мы уже упустили свой шанс на самостоятельный поступок, и
теперь нам остается только лелеять свои чувства и вести счет их
оскорблениям