Немного исторической хроники на эту тему в изложении П.П.Муратова в книге Образы Италии
Цитата:
XVI век в Италии — время великих злодеяний. Было немало жестокого и в прежней итальянской истории. Но такие исторические злодеи, как [Филиппо-Мария] Висконти, [Сиджисмондо] Мала теста или Чезаре Борджа, чем то отличаются от герцога Козимо и его современников. Теми руководила страсть, все равно какая — любовная или политическая. Чезаре Борлжа натыкают иногда человеком политической плен, но не правильнее ли назвать сто человеком политической страсти? Время Борджа было временем, когда раскрылись вес возможности, жившие в человеческой душе, том числе и возможности преступления. Силы казалось тогда столько, что она били через край. Умноженная жизнь была так богата, что ее хватало даже на злодеяние. Но вот жизнь остановилась, наступило какое-то равновесие, сложились какие-то неподвижные формы Оцепенение усталости сковало все силы, оставив только холодную и циническую игру ума. Для политической страсти, для веры в счастливую звезду, которая привела когда-то к трону не одного Сфорну, не было больше места. Тонкие ходы Макиавелли вдруг устарели. Большие западные монархии, Испания о особенности, учили теперь Италию «трезвой» государственной мудрости. Вместе с народной любовью, с набатным колоколом народных мятежей были сданы в архив академии платоников и старинные кинжалы тираноубийц или законных мстителейю Герцог Козимо отлично понимал дух времени, он ни на что так не надеялся, как на желтые шкапы бесчисленных канцелярий и департаментов, разместившихся во оновь отстроенном здании Уффици.
Настала пора ограниченных действий и глубокой душевной замкнутости. Трагелия ушла внутрь семьи, и театром преступлений слиплись не улицы Перуджн, не морской берег у Синигольн, по наглухо запертые внутренние покои городских дворцов и нежилые залы полузаброшенных деревенских замков. Испания была предметом всеобщего поклонения. Двор жил на испанский лад. Жена Козимо была испанкой, и дети носили испанские титулы и испанские имени. Вместе с этим из Испании пришла надменность, скука, умственная лень, тупая жестокость. Так странно подумать, что но Флоренции мог быть насажден недалекий идейный фанатизм! Большая часть убийств в Италии XVI пека совершена во имя идеи фамильной чести. Но ведь это чисто испанская идея.
Семейство Медичи стоит как бы в самой середине обширного и разветвленного цикла преступлений и жестокостей всякого рода. Есть утешение в мысли, эта герцогская фамилия находится только в неблизком родстве с теми настоящими, первыми Медичи, из которых вышли старый Козимо — Pater Patriae [отец отечества], Лоренцо Великолепный и Джулиано, друг Боттичелли. Ничто в портретах Бронзино не наноминает их одухотворенные профили, знакомые по фрескам и картинам хуложннков кватроченто. Род первых Медичи угас вместе с незаконным сыном папы Климента VII и неизвестной женщины душевно убогим, выродившимся Алессандро.
Убийство Алессанлро начинает рял семейных трагелий XVI века. Егo убийцей был Лоренцино Медичи, по прозванию Лорензаччо . Он принадлежал ко второй ветви этой фамилии и был двоюродным братом Козимо, вступившего на престол после смерти Алессандро. Это преступление принадлежит еще как бы к переходному времени. В нем есть черты, напоминающие что-то прежнее,— кажущаяся политическая цель, освобождение родины от тирана и роль Брута, которую принял на себя Лорензаччо. Но как все это было уже не к месту и не ко времени! На другой день после убийства Алессандро не было ни звона в колокол Палаццо Веккьо, ни народного мятежа. Изгнанники не подступили с оружием в руках к стенам Флоренции. Новый и гораздо более опасный тиран спокойно оэошел па осоободиошннея для него троп, да и сам Лорензаччо очень скоро устал от трудной героической позы Брута.
Брутом, конечно, Лорензаччо никогда не был и о свободе отечества не заботился нисколько. В совершенном им убийстве не было лаже никакого макиавеллиевского расчета, никакой хитроумной «комбинации», столь любезной сердцу итальянца. Лорензаччо сыграл впустую и сам впоследствии погиб жалко и ничтожно. До сих пор не вполне ясно, зачем, собственно, он убил Алессандро. Рисующаяся из различных исследований фигура Лорензаччо кажется чрезвычайно сложной. В противоположность своему двоюродному брату Козимо, любившему только охоту, войско и дела канцелярий, Лорензаччо был образованным юношей с литературными вкусами. Он сам был недурным писателем. Его комелия «Арилозия» читается с большим интересом, чем другие комедии того времени. Апология, написанная им после убийства, нашла через триста лет восторженную оценку в размышлениях Леопарди. Презрительная кличка «Лорензаччо» соединялась у этого человека с прозвищем «философа» Но жизнь его была позорна. Он был одно время миньоном отвратительного старика, папы Климента VII. При дворе Алессандро он играл низкую роль сводника и льстеца. Все люди того времени говорят о нем с какой-то гадливостью.
историки не разъясняют, отчего Лорензаччо стал убийцей. Они указывают на процесс о наследстве, решенный не в пользу Лорензаччо благодаря вмешательству Алессандро, или на то, что Лорензаччо был оскорблен посягательством герцога на его родную сестру, красавицу Лаудомию, чей портрет висит теперь во флорентийской Академии. Может быть, здесь сошлись разные причины, но возможно также, что Лорензаччо действовал под влиянием «идеи». Недаром Аретипо, хорошо эпаоший людей своего времени, сказал: «Педантизм убил герцога Алессандро». Под педантизмом Аретино понимал сухую и омертвелую умственность тогдашних «философов». Лорензаччо много читал римских авторов, н в его уме могла сложиться чисто книжная идея подвига. Его жизнь была ужасна, низменна, но тем выше и благороднее представлялся ему жест искупительного подвига, списанный с классических анналов.
Есть интересное свидетельство того, как долго он думал об убийстве.. Больше чем за полгода до этого он написал свою комедию, и в рукописи есть следующая строка, подчеркнутая его собственной рукой: «Скоро вы увидите другую и более прекрасную комедию того же автора». Для такого цинического и резонерского ума вечная близость с Алессандро и тайная мысль в это время об убийстве были источником постоянного наслаждения Он читал герцогу вслух из Тацита о заговоре Пизопа, о смерти Гальбы. Алессандро был доверчив и слеп, как только может быть доверчив и слеп человек, руководимый роком.
Лорензаччо не надеялся на свои физические силы. Алессандро был молод, силен, он хорошо владел оружием. Бронзино написал его в латах на портрете, который находится теперь в галерее Морелли в Бергамо. «Философу» удалось найти преданного человека в лице одного головореза со странной кличкой Скоронконколо. Когда Лорензаччо стал жаловаться, что у него есть смертельный враг, Скоронконколо задрожал от радости. «Скажите мне только его имя и позвольте мне действовать, он перестанет вам докучать». «Увы, его нельзя назвать, это - один из приближенных герцога».— «Э! Да я убью его, будь это сам герцог или хоть сам Христос».
Теперь оставалось заманить Алессанлро в ловушку. Но зто совсем не трудно было сделать — достаточно было только пообещать ему свидание с новой красивой женщиной. Лорензаччо чрезвычайно удачно выбрал время ночь после большого и шумного праздника Епифании, соответствующего нашему Крещению. Свидание было назначено в комнате Лорензаччо. Перед тем как туда идти, герцог надел богатый костюм из шелка, отделанного горностаем, и взял с собой надушенные перчатки. Одну минуту он хотел взять стальные перчатки, служившие ему для рискованных приключений. По потом воскликнул: «Возьмем те, которые приличествуют для любовных дел, и оставим те, которые служат для войны». Он опоясал шпагу, и они вышли на улицу.
Было зимняя ночь, выпал обильный спег, н светила лупа. Никем не замеченные, они пробрались к комнату Лорензаччо. Здесь жарко горел большой камин. От перехода к теплу, от выпитого вина и от усталости после дневных похождений Алессандро стола овладевать дремота. Лорензаччо предложил ему лечь в постель и спокойно отдыхать в ожидании дамы. Герцог разделся, отстегнул шпагу и лег. Лорензаччо задернул полог кровати. Затем он тихо вышел из комнаты и спустя некоторое время тихо вернулся, приведя с собой Скоронконколо. Заперев дверь и положив ключ в карман, Лорензаччо подошел к постели. Отдернув рукой полог, он сказал: «Спите ли вы, государь!..» И в следующее мгновение пронзил грудь Алессандро ударом своей короткой шпаги.
Алессандро умер не сразу. Была долгая борьба среди окровавленных простыней и подушек. Отчаянно сопротивляясь, Алессанлро изуродовал зубами руку убийцы. Они так тесно сплелись, что Скоронконколо стоял в недоумении, не зная, куда направить свою длинную шпагу наемного «браво». Но, наконец, дело было сделано: герцог лежал без дыхания, истекая кровью из семи чудовищных ран. Лорензаччо подошел к окну, отворил его и выглянул на улицу. Все было тихо, падал снег; было пять часов утра. Убийцы успели бежать до рассвета. Они уже переехали Апеннины по дороге в Болонью, когда преступление было раскрыто на следующее утро по кровавым следам, оставшимся на подоконнике комнаты Лорензаччо.
Скоронконколо почти не пришлось пустить в ход своей длинной шпаги — Лорензаччо сумел покончить с герцогом почти без помощи «браво». Но когда Козимо задумался, как избавиться от флорентийского Брута, он, конечно, стал искать наемную шпагу. Козимо не торопился, ненависть не слишком душила его, да и Лорензаччо был не слишком опасен. Устранение Лорензаччо было для Козимо скорее одним из очередных государственных дел, чем делом личной мести. Убить его, конечно, следовало — нельзя было позволить жить человеку, который мог сказать: «Я убил флорентийского герцога». Но и это дело, как всякое другое, должно было идти «правильным» путем дипломатической переписки, своевременных докладов и канцелярских записей. Одна из частей вновь заведенной бюрократической машины была направлена против жизни Лорензаччо, и с этой минуты ничто не могло спасти его от смерти.
Лорензаччо жил в Венеции. Через посредство флорентийского посланника Козимо установил за ним неусыпный надзор. В продолжение нескольких месяцев Лорензаччо был окружен шпионами, и о каждом его шаге Козимо получал точные сведения. В то же время велись переговоры с наемными убийцами. Козимо посылались доклады в таком роле: «Маклера, с которым я должен обделать дело, пока еще нет здесь, но скоро он воротится... я буду держать Ваше Высочество к курсе всего, что произойдет между нами, и надеюсь прийти к соглашению по дешевым ценам...»
После продолжительного торга сделка была заключена. Два профессиональных брави согласились убить Лорензаччо за четыре тысячи золотых флоринов и пожизненную пенсию в сто флоринов. Одного из них звали Чеккино, другого — Бебо, они оба происходили из Вольтерры и были изгнаны из Тосканы за различные преступления. В случае успешного исхода предприятия их ожидала полная амнистия.
Апология, которую написал после совершения своей «миссии» капитан Чиккино, подробно рассказывет историю убийства. Чеккино описывает, как он выслеживал свою жертву. Лорензаччо жил в одном из дворцов, стоящих на Кампо Сан Поло, второй по величине площади в Венеции. Это место знакомо всякому, кому случалось идти пешком от Риальто к церкви Фрари. Чтобы лучше наблюдать за Лорензаччо, Чеккино свел дружбу с башмачником, лавка которого выходила на площадь. Он просиживал там подолгу, пил вино и притворялся задремавшим. «Но только Господь знает, спал ли я на самом деле. Мой ум, по крайней мере, был всегда настороже».
2s февраля 1516 года Чеккино явился по обычаю на свои наблюдательный пост. «Я вошел в лавку башмачника и оставался там до тех nop, пока не увидел, что Лоренцо подошел к окну с салфеткой вокруг шеи — он причесывался и что в ту же минуту некий Джован Баггиста Мартелли, его телохранитель, вышел из дворца и вернулся назад. Сообразив, что они сейчас куда-то пойдут, я побежал домой приготовиться и взять оружие. Там я застал Бебо еше в постели, в одну минуту поднял его, и мы побежали к месту засады, где эти люди должны были непременно пройти».
Через некоторое время Лорензаччо вышел из дому в сопровожлении телохранителя Мартелли и своего молодого друга Алессандро Содерини. Перейдя площадь, они вошли в церковь Сан Поло. «Я стал настороже близ двери,— рассказывает Чеккино,— и вот, наконец, увилел, что Лоренио вышел из церкви и пошел улицей, а потом вышел и Алессандро Содерини. Я пошел за ними, и когда мы были в назначенном месте, я с кинжалом в руке забежал перед Алессандро и сказал: «Не бойтесь, Алессандро, и убирайтесь скорее к дьяволу, вы нам не нужны». Он тогда крепко схватил меня за талию и за руку и закричал изо всей мочи. Я увидел, что сделал ошибку, пожелав пощадить его жизнь, и тогда изо всех сил постарался вырваться и кинжалом, который я еще держал высоко, ударил его, как было угодно Богу, в лоб, и оттуда потекло немного крови. Тогда он в страшном гневе так сильно потряс меня, что я упал навзничь — было скользко, потому что шел маленький дождь. Алессандро обнажил свою шпагу и направил ее прямо в меня, он попал мне в грудь, и хорошо, что у меня была под платьем двойная сетка из стали. Прежде чем я успел подняться, он ударил меня три раза, и, не будь на мне стальной рубашки, конечно, он бы меня проколол, так как мне нечем было парировать. На четвертом выпаде я оправился духом и телом, я бросился на него и нанес ему четыре удара в голову, и он не мог мне ничего сделать, потому что мы сошлись вплотную. Оп хотел закрыться от кинжала рукой или шпагой, все еще надеясь отбиться, но я нанес ему удар в руку, где начинается кисть и куда не доходит рукав кольчуги, и начисто отрезал ему кисть руки. И тогда я нанес ему еще рану в голооу, которая была последней, и он стал просить у меня пощадить его ради Самого Бога, и я, заботясь о том, что делал Бебо, оставил его на руках проходившего мимо венецианца, который стал его держать, чтобы он не свалился в канал.
Обернувшись к другому, я увидел, что Лоренцо стоит на коленях и хочет приподняться, и тогда в гневе я нанес ему страшный улар по голове так, что разрубил ее надвое. Он упал к моим ногам и больше не вставал».
Вход
Регистрация
FAQ
Но, по большому счету, меня это не тронуло. А теперь хочется пересмотреть спектакль. И свое отношение к нему тоже. 
Тот еще тип. Впрочем, "наш" Лоренцо - это Лоренцо Мюссе. То есть образ, уже преломленный идеологией автора.
